Книга Многорукий бог далайна - Святослав Логинов

Сначала берег взорвался испуганными голосами, потом упала мертвая тишина, потом кто-то завыл, некоторые бросились бежать, словно увидели Многорукого, другие молились, иные лежали, упав лицом в нойт и не смея подняться. Шооран не замечал ничего, кроме далайна. Влага кипела, клубились шапки пены, зазевавшийся маарах выметнулся на воздух и остался монументом самому себе, навеки впаянный в камень. Далайн схлынул, отступая перед новым оройхоном.

«Вот и все, — подумал Шооран. — Жить мне осталось один день. Но этим придется строить новый макальник.»

Наконец пришел в себя и кто-то из начальства. Послышались команды, общинников погнали вон, оправившиеся цэрэги сняли с крестовин каторжников и повели их назад через умывающийся, залитый выступившей водой оройхон.

Ночь пленники провели запертые в алдан-шаваре. Никто не разговаривал, лишь Маканый время от времени тряс шишковатой головой и повторял:

— Ну-у?.. Да-а…

Наутро в алдан-шавар прибыл старший брат. Не тот, что распоряжался в каторжных мастерских, а другой, очевидно, из самого высшего командования. Он остановился на пороге, оглядел повернувшиеся к нему серые лица и медленно, подчеркивая каждое слово, начал говорить:

— Я ни о чем вас не спрашиваю. И я не буду вас спрашивать. Вы понимаете, о чем я говорю. Больше с вами об этом не будет говорить никто. И вы не должны говорить об этом друг с другом. Вас, всех без исключения, будут кормить и ухаживать за вами. Потом вас приведут на берег и оставят одних. Если захотите, можете висеть там, пока не высохнет далайн. Но я бы хотел иного. Так что ваша жизнь в руках одного из вас. А теперь собирайтесь.

Брат вышел. Женщины с испуганными глазами принесли чистую одежду и воду для мытья. Маканый, мгновенно охамевший, потребовал пластырь на щеку. Брат, оставшийся при пленниках, проворчал, что разговаривать-то им как раз и не надо, но пластырь позволил.

— Должен же я молитша, — довольно сказал Маканый, — а беж плаштыря моя молитва неражбортшива.

— Знаю я твою молитву, — возразил старший брат. — Будь вас здесь святая дюжина — все было бы ясно. Но вас — дюжина и один. Значит, лишний служит не господу, а Ёроол-Гую. И я догадываюсь, кто этот лишний.

— Ты не прав, потштенный. Нас ровно швятая дюжина и Он.

Услышав это «Он», сопровождаемое закатыванием единственного глаза к потолку, Шооран едва не расхохотался и сумел сдержаться лишь до крови прикусив губу.

«В это верят только женщины», — вспомнил он. От кого достались ему эти слова? От язвительного насмешника Хулгала, или от отца, которого он не помнит? Во всяком случае, в божественный разум Ёроол-Гуя Шооран верил не больше, чем позволял ему собственный опыт, а Тэнгэра, загнавшего людей в далайн, ненавидел глубоко и искренне.

На следующий день чертова дюжина бывших каторжников была накормлена (впервые каши было вдоволь, и она оказалась приготовленной как следует), затем их связали, правда не грубой хитиновой веревкой, а мягкими ремнями из шкуры бовэра, и партия отправилась в путь. Сопровождали их три дюжины цэрэгов и старший брат прежде управлявший мастерскими, а теперь получивший неожиданное повышение.

— Ремешки-то раштягиваютша, — шепнул Шоорану Маканый, когда они вышли.

— И что? — спросил Шооран, показав глазами на цэрэгов.

— Так. Пригодитша.

О чуде знала уже вся страна. Общинники с сухих оройхонов высыпали смотреть на процессию. Многие кланялись идущим.

— Видишь, как все любят нас благодарным сердцем, — вполголоса заметил Маканому Шооран.

— Молтши! — шикнул тот, и Шооран лишь теперь понял, что несмотря ни на что, Маканый относится к происходящему более чем серьезно.

Шли долго, через всю страну. Глядя на расстилающиеся вокруг земли, Шооран и сам видел, что рассказы каторжников были правдой. Оройхоны были разорены, словно по ним только что прошла война. Тропинки пробегали прямо по полям, иногда рядом лежали сразу несколько широких дорожек — очевидно, всякий ходил, как ему удобнее. Всходы потоптаны, смяты, вырваны с корнем. Даже алдан-шавар, где они ночевали, оказался неухожен и вызывал уныние. До какой же нищеты можно довести страну, даже если все в ней растет и плодоносит само, но нет руки, готовой любовно собрать и сберечь выросшее.

На второй день они прибыли к месту назначения, а на третий вышли к далайну.

Вновь их привязали к крестовинам, опутав руки и ноги мягкими ремнями, потом оставили одних. Шооран понимал, что цэрэги не ушли, что они поблизости, но никто не подсматривал, что происходит на крестовинах. Оройхон был важнее любопытства, а внезапно обретенный илбэч требовался властям всерьез и надолго. Шооран обратил внимание, что между отдельными крестами стоят щиты, чтобы и сами прикованные не могли видеть друг друга.

Не стоило большого труда догадаться, куда их привели. Где-то неподалеку воняли дымом авары, значит, рядом мертвая полоса — дорога в страну старейшин. Братья, не скопив своего, хотят добраться до чужих богатств.

Шооран вздохнул, собираясь с силами. На горе или на радость, ради высокой или низменной цели, свободным или связанным, но он будет исполнять свой долг. Пусть после его дел прольется кровь, и кто-то станет более несчастен, чем сейчас, но раз есть далайн, и есть илбэч — илбэч обязан строить. Хотя бы просто для того, чтобы в мире стало одним оройхоном больше.

Следующий оройхон он поставил через неделю. А через неделю — еще один. Потом их не трогали целый месяц, из чего Шооран заключил, что объявился Ёроол-Гуй, и братья выжидают, не желая рисковать. Месяц истек, и еженедельные выходы к далайну возобновились. Первое предположение Шоорана оказалось правильным: строилась широкая, в три оройхона дорога в землю старейшин.

Вечерами и в свободные дни зажиревшие от безделья каторжники сидели под стражей в алдан-шаваре, дулись в кости на интерес или вечернюю порцию мяса (теперь им давали и мясо, и наыс, и вообще все, кроме вина) и старательно не говорили на запретную тему. Лишь Уйгак — тощий, но страшно прожорливый мужик, глупый и такой законопослушный, что неясно было, как он попал на каторгу, а потом в бунтовщики, вздыхал порой, придвигая миску с выигранным мясом:

— Ох, повезло нам, братья! Всегда бы так жить.

— Бовэр в ручье тоже небось думает, что ему повезло, — отвечал угрюмый Куюг, — и не знает, что гарпунок на него уже заострен.

— Скажешь тоже! — обижался Уйгак. — То бовэр безмозглый, а то… — и он многозначительно поднимал к потолку палец, перемазанный в мясной подливке.

Шооран в разговорах участвовал мало, старался больше спать и не говорить, а слушать других. Его тоже преследовало сравнение с бовэром, и он ждал всяких неожиданностей. Кроме того, он постоянно представлял в уме карту мира и старался отметить на ней новые оройхоны. Не так много их было. Окажись он на свободе, он бы выстроил за это время куда больше.

Вскоре сон уже не шел в отяжелевшую голову, и мясо стало казаться пресным. Выход Шооран нашел в беседах с Маканым. Калеке достаточно было задать один вопрос, а дальше он рассказывал сам без остановок. Надо было лишь суметь разобрать его речь, и тогда выяснялось, что он рассказывает массу любопытных вещей.