Книга Голыми глазами - Алексей Алехин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видно, на это ушло порядочно времени. Когда я огляделся вокруг, уже и туристов почти не стало. Только два-три старика бродили по опустевшим каменным плитам с вертушками воздушных змеев в руках и неотрывно глядели в покрасневшее небо. Там, на немыслимой высоте, медленно кружили их мастерски сделанные игрушки в виде громадных шелковых бабочек и плоских оперенных ястребов, вселяющих ужас в сердца пичуг, притихших в потемневших кронах.
В Китае, как и везде, торгуют в храмах. Брелоками, безбожно дорогими открытками, веерами, кока-колой и пивом, нефритовыми статуэтками грубой работы, булочками, майками с изображениями Великой стены. А за воротами Храма Неба, прилепившись переходящими один в другой зарешеченными лабазами к окаймляющей священные угодья серой стене, протянулся знаменитый Жемчужный рынок.
Внутри это узкая крытая галерея, где по обе стороны от прохода теснится несметная череда крошечных лавочек чудес. По правую руку – антикварные, набитые драгоценными старыми вазами, чайными сервизами, серебряными браслетами, фаянсовыми подголовниками, кальянчиками, крошечными шелковыми туфельками былых красавиц, фигурками из яшмы, дерева и нефрита. По левую – все то же самое за бесценок, только что привезенное с фабрик или из маленьких мастерских. Удивительно, что по ночам, когда со скрежетом опускаются железные шторы и гаснет свет, вторые не переползают через проход в аристократическое общество первых. Подозреваю, это случается.
Название рынку дали завершающие пассаж длиннейшие прилавки, сплошь завешанные бородами седого, желтоватого, розового жемчуга. Лица сидящих позади продавцов целиком скрывает эта переливающаяся занавесь, и они вынуждены раздвигать ее, зазывая проходящих.
Этот деревенский жемчуг, неровный и мелкий, и правда хорош, если думать не о вечерних приемах, куда нас все равно не зовут, а о том, чтобы порадовать подружку простым и древним, как Янцзы, украшением, хранящим живое прикосновение вырастившего его в теплой речной воде моллюска. И торговля идет бойко.
Занятно, что многие пекинцы даже не знают об этом рынке. Здесь больше в ходу польская, английская, русская речь. Еще недавно поляки скупали жемчуг на вес и увозили рюкзаками. Теперь все чаще видишь наших родных коробейников, и торговки наметанным глазом выхватывают тебя из толпы и окликают на ломаном, день ото дня лучшающем русском.
Я тоже купил там несколько жемчужных ниток, ты получила одну из них. А еще толстопузого деревянного Будду Будущего из тех, что, потрясая щеками, хохочут во все горло над нашим прошлым и настоящим…Рынок чудес закрывается рано, да и темнеет на глазах. И в этот зыбкий час поднимается занавес, обнажая частную жизнь поднебесного города. Он наконец-то занимается самим собой.
Женщина стирает в тазу прямо на тротуаре, выплескивая мыльную воду под ноги прохожим.
Плотный бритоголовый китаец, сидя на табурете, чистит ножом извивающуюся окровавленную рыбу.
Уличный цирюльник складывает свой стул и простыню и собирает инструменты в корзинку.
А продавец блинов в третий раз за день выкатывает застекленную тележку-кухоньку с котлом кипящего масла и раскаленной плитой. И рикши с полосатыми тентами, устав сзывать седоков, причаливают к тротуару перекусить.
Компания мастеровых, устроившись на чурбаках вокруг уставленного плошками низкого столика, закусывает перед своей мастерской чем-то горячим, жидким, коричневым. Толпа обтекает их, они болтают о своих делах и чувствуют себя на диво уютно. Если хочешь узнать национальный характер, посмотри на людей за едой.
Глазастая ночная жизнь растекается вдоль улиц.
На ступеньках харчевен и ресторанчиков пускают искры приплюснутые медные самовары. По ту сторону распахнутых створок за столиками едят, макая палочками ломтики баранины в приправленный специями кипяток, и пьют пиво из высоких бутылок.
Трое в дальнем углу, по виду государственные служащие (один с ужимками обезьяньего царя, но в жилетке и при галстуке; другой – узколицый, с воткнутой в ядовитую улыбку сигареткой; и третий – еле шевелящий толстыми, как пельмени, веками), играют в какую-то долгую карточную игру.
Толпы позванивающих велосипедов катят мимо расцвеченных огоньками витрин, уличных столов, заполненных едоками, и маленьких ресторанов с потрепанными шелковыми фонарями над дверьми.
Старик с костлявым лицом недвижно сидит, накинув на худые плечи пальто, в вынесенном за ворота плетеном кресле и молча разглядывает набегающий из мрака, посверкивающий ободами поток.
Под уличным фонарем молодая пара беззаботно стукает в бадминтон через головы идущих.
По длинному коридору улицы несет пестрым мусором смех, звон стекла, запах мяса и горелого масла, обрывки кружащей скачками мелодии «пекинской оперы».
Но все это ненадолго.
Уж веломастер, притулившийся у стены, доклеивает при свете переносной лампы последнюю за вечер камеру, и клиент нетерпеливо покуривает в ожидании.
Все меньше покупателей у освещенных изнутри лотков с овощами, фруктами, дешевой водкой, галантереей и опять с овощами.
Расползаются в темноту безлюдные узкие переулки с кучками угля, прикрытого рогожками.
Тускло блестят, сгрудившись в своих кошарах, оставленные хозяевами велосипеды.
Откуда-то тянет сладким запахом не то курящихся благовоний, не то тлеющей свалки.
На опустевших перекрестках еще маячат ночные продавцы сигарет с яркими деревянными витринками, похожими на мольберты.
Держась за руки, катят посередине асфальта на тугих шинах запоздалые велосипедные парочки.
И какой-то мужчина с фонариком в руке роется в мусорных баках.У этой великой столицы, гордящейся своим прошлым, есть мечта. Ее выдают распластавшиеся и рвущиеся ввысь в пыльном ночном тумане прозрачные, дымчатые, бетонные дворцы гостиниц. Пустые и темные до самого верха.
Лишь на уровне тротуара они сверкают массивными парадными входами и золотыми огнями мраморных холлов. В полированном камне со всех сторон отражаются многоярусные люстры, скучающие за стойками служащие и молодые привратники в алых камзолах, дежурящие у стеклянных дверей. И дремлет где-то на этажах прислуга, дни напролет прибирающая и чистящая нетронутые номера.
Целый город в ожидании гостей, которые могут и не приехать…...
Поднебесная, 198-й день
о происхождении времени, весны и воздушных змеев
Ты можешь быть уверена, мой друг, что часы изобрели не в Китае. В этом инструменте тут нет надобности.
Зато китайцы придумали машину времени. Хотя я тщетно искал ее в музее между античной повозкой для залпового огня пороховыми стрелами и колесным кораблем, кажется, цзиньской эпохи, приводившимся в действие живою силой (добавь гребное колесо к перечню китайских приоритетов), она несомненно была построена. Слаженная из дерева и бронзы, расписанная золотом, инкрустированная нефритом с искусной резьбой в виде летящих драконов и фениксов. Почти уверен, что знаю имя изобретателя: все тот же Конфуций.
