Книга Книга Джо - Джонатан Троппер

Только я оказываюсь на крыше, как сзади раздаются шаги по лестнице, и я уже готовлюсь вступить в бой с охранником, когда на последнем пролете показывается Джаред и выбегает ко мне на крышу.

— Привет, дядя Джо, — говорит он, отбрасывая с лица длинные пряди, пока мы оба пытаемся отдышаться.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

— Я тут учусь. Иногда.

— Ну и денек ты выбрал, чтобы наконец поучиться!

Джаред пожимает плечами.

— Кто ж знал. — Он подходит к краю крыши и почти равнодушно смотрит вниз на толпу. — Неплохая могла бы выйти ласточка!

— Может, спустишься?

— Отсюда вид гораздо лучше.

— Ладно, — сдаюсь я и поворачиваюсь к куполу. — Я собираюсь переговорить с Уэйном. Жди меня тут.

— Ясное дело, — отвечает Джаред. — Удачи!

Я уже и забыл, что на купол можно попасть только с фасада здания, для чего нужно схватиться за бетонный выступ у основания купола, повиснуть, болтая ногами в воздухе, а потом подтянуться на руках. Не помню, беспокоила ли меня некоторая рискованность этого действия в юности, но сейчас я на мгновение замираю. Одно неловкое движение — и я свалюсь с пятого этажа прямо на центральную аллею. Но если Уэйн в своем теперешнем состоянии смог туда забраться, так неужели же я поверну назад? Прежде чем страх успевает сковать мое тело, я хватаюсь за выступ, чувствуя, как шершавый цемент отпечатывается на подушечках пальцев, и закидываю ноги на основание купола. Толпа внизу восхищенно ахает.

Уэйн сидит, облокотившись о купол, в зубах у него одна сигарета, а в тонких пальцах вторая, только что разожженная, протянутая в мою сторону.

— Привет, Джо, — кивает он мне как ни в чем не бывало.

— Здорово.

Я подтягиваюсь наверх, а потом ползу на животе, пока не занимаю безопасное положение на уступе.

— Как поживаешь?

— Шикарно.

Я беру у него сигарету и усаживаюсь рядом, ноги наши самым безрассудным образом болтаются в воздухе.

— Неужели это было так опасно? Почему я этого не помню?

— Мы тогда были бессмертными, — говорит Уэйн, продолжая разглядывать происходящее внизу, под его ногами.

— Наверное, — говорю я, вдыхая немного сигаретного дыма. Вкус у него затхлый, дым обжигает мне нёбо.

— Ну, — говорю я. — В чем дело?

Уэйн кивает, как будто ждал этого вопроса.

— Сегодня утром, проснувшись, я почувствовал себя необыкновенно сильным, — говорит он, — и что-то подсказало мне, что этот день запросто может оказаться последним, когда я могу перемещаться без посторонней помощи. Тебе никогда не понять, каково это: знать, что сегодня ты в последний раз встанешь с кровати, просто увидишь этот мир, небо, почувствуешь землю под ногами, дуновение ветра в лицо.

Он замолкает, чтобы сделать крохотную, почти игрушечную затяжку.

— В общем, рассказывать особенно нечего: я пошел прогуляться, и вот я тут.

— Как же ты смог сюда забраться!

— Сам удивляюсь! Я до конца не верил, что смогу.

— И как ты собирался спускаться?

Уэйн наклоняется вперед и смотрит на толпу между пальцами ног, потом поворачивается ко мне и отвечает с печальной улыбкой:

— Я думал двинуть напрямик.

— Уэйн. Черт тебя дери.

Я в растерянности. Рядом с нами на выступ садятся два серых голубя, бирюзовые крапинки в их оперении сверкают на солнце, как блестки. Раньше голуби никогда не казались мне такими яркими птицами, и некоторое время я восхищенно наблюдаю, как они тревожно топчутся, как будто танцуют, а потом с шумом хлопают крыльями и улетают.

— Послушай, я так устал, — говорит Уэйн. — Я адски устал каждый день вставать, напускать на себя храбрый вид, просто чтобы все не переживали, что я умираю.

Он с силой затягивается, глаза заливают злые слезы, сухие губы начинают дрожать, а он пытается проглотить смесь ужаса и гнева, пенящуюся во рту, словно ведьмино зелье. Непонятно, откуда у иссохшегося человека, стоящего на пороге смерти, оказывается столько слез.

— Я умираю, черт подери, понимаешь ты или нет? И это ненормально. Это катастрофа, блин. Я слишком молод, чтобы умирать. У меня просто нет сил хорохориться и изображать, что я со всем этим смирился.

— А разве это обязательно? — говорю я, просто чтобы что-то сказать.

Уэйн строит комичную рожу:

— Да ладно, Джо. Это же азбука. Всем известно, что у молодых людей с неизлечимыми болезнями со временем вырабатывается искрометное чувство юмора, чтобы все вокруг не чувствовали себя неуютно и чтобы сами они могли служить лучезарным примером кротости перед лицом грядущего дерьма. Ты что, «Путь к себе» не смотришь?

— Честно говоря, нет. — Я тычу в себя пальцем. — Я же не гей, ты забыл?

Уэйн хохочет:

— Прости, забыл.

Он просовывает окурок между ступнями, и мы следим, как он летит на землю.

— У меня, видимо, кризис умирания, если можно так выразиться. Ну в самом деле, в чем будет смысл моей смерти? Я родился, вырос, а теперь я умираю, ну и что, черт подери, с того? Детей нет, семьи нет, никого я душевно не обогатил, ничего в жизни не достиг. Что останется после меня? Я боюсь умирать, чего уж тут, но меня по-настоящему бесит то, что в моем существовании, оказывается, вообще не было никакого смысла, ну разве только служить назиданием другим.

— Ну, вариантов два, — задумчиво говорю я. — Либо загробная жизнь существует, либо ее нет.

— Очень мудро.

— Иди ты знаешь куда? Если ты хотел поговорить со священником, лез бы на церковь.

— Один — ноль в твою пользу, — ухмыляется Уэйн. — Продолжай: до смерти хочу дослушать эту теорию.

— Ну вот. Если загробная жизнь существует, а наш мир — всего лишь ее преддверие, то не важно, что ты ничего не совершил, потому что предстоит еще долгая жизнь, просто в непостижимом для нас состоянии.

— А если загробной жизни нет?

— Тогда мы все рано или поздно окажемся в земле, просто каждый в свое время, и какая тогда разница?

Уэйн озадаченно смотрит на меня:

— То есть ты говоришь, что если загробная жизнь существует, то все, что было тут, не имеет значения, и если она не существует — то все опять же не имеет значения?

— Это грубое упрощение невероятно сложной и структурированной теории мироздания.

— Но в двух словах — смысл такой?

— В двух словах, наверное, да.

— А что же тогда имеет значение?

— Мелочи, — говорю я. — Все то, что ты тогда вспоминал про меня, тебя и Карли. Вот эти мгновения — это то, что имеет значение. Ты сам-то слушаешь, что говоришь?