Книга Лапник на правую сторону - Екатерина Костикова

– Что вы имеете в виду? – спросил Вольский. Сердце гулко ударило под ребро, но он снова приказал ему остановиться.

– Видите ли, в некоторых случаях умирающего можно выкупить, предложить кого-то взамен. В литературе такие истории описаны. Некоторые этнографы упоминают также о поверьях и обрядах, цель которых – обмануть смерть, подсунув вместо человека фальшивку. Я читал о похоронах куклы, например. Это, по-моему, распространено в Поволжье. Если младенцы в семье умирают, то в колыбель вместо родившегося ребенка кладут куклу, а потом оплакивают ее и хоронят. Считается, что после этого ребенок будет жить. Не думаю, что подобные рассказы имеют хоть какую-то реальную почву. Во взаимоотношениях с миром мертвых обман неуместен. А вот договор – другое дело. И Софья Игоревна такой договор заключила, подписав бумагу о том, что всю ответственность за ваше здоровье и жизнь берет на себя. Вы, как я вижу, вполне здоровы, Софья Игоревна должна быть довольна: если я правильно понимаю, она вам сильно симпатизирует.

Вольский вытащил сигареты, закурил.

– Ваши объяснения меня вполне удовлетворили, – сказал он. – Теперь выслушайте мое предложение. Оно, в частности, касается и состояния Софьи Игоревны. Мне не хотелось бы знать, что молодая симпатичная девушка умерла только из-за того, что испытывала ко мне теплые чувства. Я чрезвычайно ценю свой душевный покой и не желаю мучиться угрызениями совести. Поэтому предлагаю вам сделку. Я профинансирую ваши исследования. Они заинтересовали меня, здесь, по-моему, открываются очень большие перспективы. Разумеется, как инвестор, я буду контролировать работу, требовать ежемесячный отчет. Помимо этого, я оставляю за собой преимущественное право на использование ваших разработок. Моя доля прибыли составит 75 процентов. Возможно, на первый взгляд условия кажутся грабительскими, но уверяю вас: это совершенно стандартная практика. К тому же, каждый должен заниматься своим делом. Вы ученый, вот и отдавайте себя целиком науке. А я бизнесмен, и сумею извлечь из ваших открытий максимальную материальную выгоду. Так что подумайте. И вот еще: одно небольшое дополнительное условие. Как уже было сказано, я очень ценю свой душевный покой. Поэтому начну финансировать ваши исследования лишь после того, как Софья Игоревна выздоровеет. Полагаю, это несложно будет устроить.

Прошин молчал, задумавшись.

Вольский тоже молчал. Нельзя было сейчас частить, уговаривать, выдавать заинтересованность.

– Поймите, драгоценный мой Аркадий Сергеевич, – замялся доктор. – Финансирование мне действительно необходимо.

Это Вольский уже понял. За десять лет в бизнесе он научился очень здорово понимать, кому и что необходимо.

– Я готов предложить вам не 75, а 90 процентов прибыли, – продолжал Валентин Васильевич. – Для меня деньги вообще имеют значение лишь с точки зрения возможности продолжать работу. Но что касается Софьи Игоревны, здесь я, увы, бессилен. Такого рода договор не имеет обратной силы. Ничем, ничем не могу помочь. Действительно не могу, извините.

У Вольского похолодело внутри.

– В таком случае наша сделка не состоится, – произнес он равнодушно и встал с табурета. – Всего доброго. Вот мой телефон, если передумаете – звоните.

Эту фразу Вольский говорил сто пятьдесят тысяч раз и отлично знал, что будет дальше.

Он повернулся, и медленно пошел к двери. «Раз. Два. Три…», – считал Вольский про себя. Не думать, не думать, не оборачиваться. Господи, как все было легко, как весело, каким молодцом он себя чувствовал, когда проделывал то же самое на переговорах. Но сейчас ноги сделались ватными, и внутри все корчилось. Вольскому было страшно. Так страшно, как никогда в жизни.

«Остановись! – в третий раз приказал он сердцу – Четыре, пять… Ну давай. Давай, старый пердун… Шесть, семь…»

На счет девять Прошин сломался. Догнал Вольского, схватил за локоть.

– Постойте! Погодите! Думаю, кое-что можно сделать. Я вспомнил…. Пойдемте! Я сейчас подниму свои записи, по-моему, там было что-то, только не помню что… Пойдемте, вот сюда, вниз…

Тараторя, как сорока, Прошин потащил Вольского по коридору, потом – вниз по лестнице.

– Сюда, сюда, Аркадий Сергеевич, сейчас, тут ступенечки. Осторожнее, голову, тут дверь низкая, вот сюда прошу вас…

Вольский остановился посреди просторного подвала и осмотрелся. Все было в точности так, как описывал Качанов, только над цистерной-котлом не клубился пар. Лишь воздух чуть дрожал, как сильного жара.

– Извольте. Моя лаборатория, – с гордостью повел руками Прошин.

– Вон там, – показал он на клетку в углу, – размещаются мои пациенты.

У Вольского сжалось сердце. Он отвернулся и уставился на котел.

– Это вот как раз последняя разработка, – объяснил Прошин. – Качественно новая субстанция, благодаря которой в принципе стало возможно оживление в лабораторных условиях.

Вольский подошел ближе и хотел было заглянуть в котел.

– Что вы! – закричал Валентин Васильевич. – Осторожнее, не подходите близко!

– А что такое?

– Видите ли, температура субстанции в спокойном состоянии доходит всего до ста двадцати градусов. Этого достаточно, чтобы обвариться. Однако стоит туда попасть постороннему предмету, будь то клочок мха, пчела, окурок либо человеческое тело, – и начинается бурная химическая реакция, в результате которой субстанция разогревается до пятисот градусов Цельсия. Вообразите, какой жар! Одно неловкое движение – и вы вспыхнете, как спичка. Мне приходится быть очень осторожным во время процедур. Сам я надеваю защитный костюм, а пациентов оборачиваю тканью, пропитанной специальным жаростойким составом во избежание повреждений. Аркадий Сергеевич, Бога ради, отойдите вы от котла! Пройдемте, посмотрим лучше мои записи…

Вольский прошел вслед за Прошиным в дальний конец подвала, к несгораемому шкафу.

– Будьте добры, вон та коробка, на верхней полке, помогите мне достать, – попросил Прошин.

Вольский потянулся, нащупал коробку и потащил на себя. Внезапно в голове загудело: «Тревога, тревога!» Коробка было слишком легкой, почти невесомой. Не могли там лежать бумаги, не было там никаких картонных папок с записями за тридцать лет. Вольский понял, что налетел, как последний дурак, и стремительно обернулся. В руке Прошина блеснул шприц. Словно в кино, при замедленной съемке, Вольский увидел, как Валентин Васильевич улыбнулся и в глазах его засветилось нечто такое неживое и холодное, что у Вольского все перевернулось внутри. Он понял, что проиграл.

* * *

Пламенная Слободская лежала в маленькой темной каморке. Через щели в дощатой перегородке, отделявшей каморку от комнаты, откуда десять минут назад вышли Вольский с доктором, Дуся слышала весь разговор. Она была в двух метрах от Вольского, но ни пошевелиться, ни голос подать не могла. Все из-за треклятого чая, которым напоил ее сумасшедший доктор. Когда они пошли в подвал, Слободская поняла, что это конец. Все. Финита. Сейчас этот псих раскроит Вольскому череп топором или еще что придумает. В любом случае, спастись не удастся, и пробивающийся сквозь щели жиденький свет электрической лампочки будет последним, что Дуся видит в своей жизни. В смысле, в своей нормальной, человеческой жизни. Потому что доктор, всего вернее, пустит ее на опыты. И будут они с Вольским на пару сидеть в решетчатой клетке, пялиться друг на друга пустыми мертвыми глазами и пускать слюни.