Книга Афинский яд - Маргарет Дуди

XVII

куклы и статуи

Разумеется, суд закончился неслыханным беспорядком. В то время как архонты поздравляли Фрину, другие граждане вопили и окликали ее, вставали на цыпочки и подпрыгивали. Особенно старались те, кто не сумел занять хорошее место и потому пропустил незабываемый момент разоблачения. Восклицаниям и разговорам не было конца. Большинство присутствующих испытывали облегчение и даже радость.

— Это вроде хорошей трагедии, когда, боясь, что главный герой умрет, сидишь как на иголках, а в самом конце приходит спасение. Будто история Алкесты, возвращенной из Царства Мертвых, — сказал какой-то мужчина.

— Что ж, — довольно ответил другой, — не знаю, окончен ли подсчет голосов, но готов поспорить на моего лучшего мула, что Аристогейтон с Эвфием не набрали и пятой части!

— Значит, придется им платить штраф, — возликовал кто-то. — Аристогейтон и без того в долгах. Вот будет веселье — выбивать из него денежки!

— Говорил я тебе, мальчик, надо было приходить раньше! — послышался брюзгливый голос старика, которого вел вниз по тропе юноша. — Мы стояли слишком далеко! И… о, эти старые глаза! Если бы ты вернулась ко мне, моя былая зоркость!

И все же никто из присутствующих, даже этот полуслепой старец, не жалел о том, что пришел.

Как бы то ни было, спасение Фрины обрадовало не всех. Аристогейтон, Эвримедонт и Эвфий были, надо думать, вне себя от гнева. Яростный рев Аристогейтона гремел над городом.

— Этот пес Гиперид! Пес, который гадит в священном месте! Он превратил суд в бордель, оскорбил Ареопаг! Как низко пали афиняне! Клянусь, я поквитаюсь с ним!

Те архонты, которые, устояв пред мольбами Гиперида и видением красоты, проголосовали за виновность Фрины, теперь страшно негодовали, а вместе с ними — и некоторые простые граждане. Эргокл, которому посчастливилось занять прекрасное место в первых рядах, выразил свое недовольство итогом слушанья, удостоверившись, что его слышат Фрина с Гиперидом.

— Мошенничество и ничего больше! — объявил он. — Какой позор! — Он повернулся к Ферамену, ожидая поддержки.

— Отвратительно, как это могли допустить? — с жаром согласился тот.

— Я проспорил кучу денег, — недовольно заявил Эргокл. — И Критон тоже. Какая жалость, ведь на самом деле ты, Критон, потерял мои деньги. Которые вы с Гермией должны мне. Не так ли? — обратился он к Филину. — Надеюсь, ты, Филин, ничего не проиграл на этом суде.

Филин промолчал, но вид у него был довольный. Ферамен, пораженный до глубины души, запротестовал:

— Разумеется, истинный афинянин не станет заключать легкомысленные пари на исход такого важного и серьезного события, как суд Ареопага!

— Насколько серьезным был сегодняшний суд — это большой вопрос, — с отвращением заметил кто-то. — Всех этих шлюх следует считать рабынями. Гетеры или дешевые уличные девки — какая разница?

— Именно, — согласился Ферамен. — Хотя они скользкие, как угорь. Даже нищие флейтистки знают пару-другую ловких трюков.

Эргокл рассмеялся.

— Истинная правда, — проговорил он, как обычно, излишне громко. — Так ведь. Филин? Прекрасные рабыни знают пару-другую ловких трюков. И вот теперь, поставив на то, что эту ужасную Фрину осудят, я потерял свои деньги. А они мне нужны. Мне нужны деньги, чтобы купить рабыню, пусть даже не прекрасную.

Филин отвернулся от грубияна, но Эргокл придвинулся к ним с Критоном, повторяя:

— Мне нужно купить рабыню — всего одну.

— Не трать деньги на рабынь, — посоветовал ему какой-то гражданин с кислым выражением лица. — Лучше удовлетворяй свои нужды в публичном доме. Там и то меньше глупости и низкого коварства, которыми буквально дышал сегодняшний спектакль.

— Вы должны, — сказал Эргокл, — нет, мы должны позаботиться о том, чтобы в деле Гермии не повторилось ничего подобного. Никаких обманов-уговоров! Пусть это будет настоящий суд над убийцей, пусть афиняне докажут, что они мужчины.

Это мнение разделял не только Эргокл.

— Позор! Это совершенно непозволительно, — произнес рослый мужчина, который, судя по его манере, явно привык повелевать. — Гиперид превзошел самого себя. Какая пошлость!

— Срам, да и только! Плакать перед всеми, рассуждать о любви! — согласился другой, свирепо хмурясь. — Такое сумасбродство порочит доброе имя Афин.

— Нужно побеседовать об этом с Ликургом, — твердо сказал рослый гражданин. — Мы подготовим предложение к следующему заседанию Экклесии и навсегда запретим подобные неуместные представления. Мы обязаны принять новый закон: просителю запрещается проявлять эмоции. Слезы, не говоря уже о громком плаче, лишают права продолжать речь. А еще защитник не должен состоять в любовной связи с подсудимым.

— Разве можно запретить мужу представлять интересы жены? — с сомнением спросил его друг. — Как бы тут не возникли осложнения, ведь защищать свою супругу — естественно для мужчины.

— По крайней мере, это должно касаться содержателей наложниц и покровителей шлюх.

— Наш долг, — сказал подошедший мужчина, — позаботиться о том, чтобы достоинству Афин никогда больше не наносили подобных оскорблений. Можно подумать, суд Ареопага — это общественная баня! Нет, решено, мы примем такой закон: всем участникам суда строго запрещено обнажаться!

Пока сердитые граждане обменивались мнениями, мы медленно спускались с Ареопага к Агоре по Элевсинской дороге, идя по которой (только в противоположном направлении) верующие попадают в священный Элевсин. Проходя мимо афинского храма Деметре и Коре, я взглянул на огромную, величавую статую богини. Она казалась столь доброй и щедрой, что я не мог не задаться вопросом, как эта нежная мать и великодушная покровительница рода человеческого может быть кровожадной и скорой на расправу? Зачем посылать людям горе, подобное которому пережила она сама? Но, без сомнения, Эвримедонт и его сподвижники нашли бы достойный ответ.

Когда мы спустились с холма и пришли на Агору, все, начиная с мелких торговцев зеленью и хлебом, возбужденно обсуждали последние новости. Проголодавшись после утренних событий, некоторые из нас остановились у прилавков; надо думать, торговки хлебом, скорчившиеся у своих печей, выручили сегодня немало. То тут, то там виднелись группки проституток, которые были вне себя от радости, что Фрина спасена. Конечно, в их словах не было и следа того недовольства, которое буквально распирало граждан, обдумывающих новые законы.

— Хвала Афродите! — восклицали все.

— Я пообещала богине свое лучшее украшение, если она спасет Фрину, — сказала какая-то девушка. — И теперь я отдам самое-самое лучшее! Ибо каждый мог лицезреть красоту и могущество нашей любимой богини.

— Я тоже молилась все утро, — сказала другая, и я вспомнил, что видел ее у Трифены. — А как это великодушно со стороны Фрины — ни словом не обмолвиться об остальных! Она всегда была доброй и благородной. Вот боги и пощадили ее! Хвала Деметре и Коре! Хвала Афродите и Эросу!