Книга Невеста Борджа - Джинн Калогридис

Мы отправились в город в красивом открытом экипаже; на его лакированных дверцах красовался герб Борджа — огненно-красный бык.

Мы отъехали недалеко, когда люди заметили нас и пустились бежать за нашим экипажем, выкрикивая благословения. Лукреция наклонилась ко мне и высыпала мне на колени из бархатного кошелька то самое «подаяние», которое я должна была раздавать.

Я уставилась на сверкающую кучку.

— Лукреция, но это же золотые дукаты!

Одна такая монета могла принести крестьянину ферму или дом. Это была немыслимая щедрость. Лукреция усмехнулась.

— Тем больше у них будет причин любить нас.

Она привстала и швырнула пригоршню монет в ожидающую толпу.

В воздухе повисли радостные возгласы.

Я посмотрела на Лукрецию: лицо ее порозовело, а глаза блестели радостью. Ей приятно было делать других счастливыми.

Как я могла отказаться от нее? Я улыбнулась, взяла горсть дукатов и бросила в гущу толпы.

В том январе в городе объявился Джованни Сфорца, столь долго отсутствовавший супруг Лукреции. Судя по всему, он не мог больше игнорировать все более настойчивые послания Папы, требовавшего, чтобы он вернулся к Лукреции и вел себя, как подобает мужу.

И вот Сфорца вернулся в Рим — без фанфар, которыми встречали детей Папы, и, уж конечно, без празднеств. Джованни, граф Пезаро, оказался довольно невзрачным. Это был долговязый, неуклюжий мужчина со слишком большим кадыком и большими глазами навыкате — из-за них у него был постоянно испуганный вид. Характер у него оказался столь же неприятный: он то разражался эмоциями, когда это было не к месту, то скрывал их, и тоже некстати. Я заподозрила, что Александр выбрал его именно из-за его податливости. Лукреция должна была вертеть им, как пожелает.

Но вот чего никто не принял в расчет, так это силу владевшего Джованни страха. А он очень благоразумно боялся Борджа, особенно после того, как его родной город, Милан, где правило его семейство, так недальновидно поддержал во время войны французского короля Карла. Во всяком случае, официально его беспокойство объяснялось именно этой причиной.

Три месяца Сфорца играл роль мужа Лукреции — довольно робко, надо сказать, ибо, если верить слугам, его святейшество велел Джованни выбирать между возвращением к жене и весьма неопределенной и ненадежной участью. На публике супруги были вежливы друг с другом, и их видели вместе настолько часто, насколько этого требовали обстоятельства. Но если их и связывали какие-то теплые чувства, я этого не заметила. Лукреция исполняла роль жены с большим достоинством, хотя ей наверняка должно было быть очень стыдно из-за неприкрытого желания Джованни очутиться как можно дальше от нее. Теперь уже я делала все, что могла, чтобы отвлечь Лукрецию от ее огорчений.

Но Джованни не причиняли никакого вреда. Даже напротив: Папа и его дети делали все возможное, чтобы Сфорца почувствовал себя желанным и почитаемым гостем; на всех церемониях он шел сразу за Хуаном и Чезаре. В Вербное воскресенье Джованни оказался одним из немногих избранных, получивших освященную ветвь, благословленную самим святым отцом.

Однако в Великую пятницу на рассвете Сфорца оседлал коня и бежал обратно в родное Пезаро, откуда его уже не удалось выманить.

Слухов по этому поводу ходило великое множество. Один из них, самый настойчивый, гласил, что слуга Сфорцы подслушал, как Лукреция и Чезаре сговаривались отравить его господина.

Но самые жестокие слова исходили не от сплетников, а от самого Джованни, — обвинения, которые он посмел выдвинуть, лишь очутившись под защитой стен Пезаро. Его жена вела себя нескромно — так гласили разошедшиеся повсюду открытые письма Джованни. Они изобиловали намеками на то, что этот недостаток скромности был в высшей степени безобразным и проявлялся так, что ни один нормальный муж ни за что не стал бы этого терпеть.

Я сразу же все поняла: Сфорца застал Папу и Лукрецию точно в такой же ситуации, что и я. Он знал то же, что знала я, — очевидно, узнал об их запретной связи вскоре после своей женитьбы на дочери Папы и не выдержал груза этой тайны.

Я не могла винить этого человека. Но мне было до боли жаль Лукрецию. Похоже было, что с возвращением мужа ей полегчало, и вот теперь сам факт его побега породил целый водоворот сплетен вокруг ее имени. Никто не смел дурно говорить о его святейшестве или обвинять его в инцесте, но Лукрецию сплетники не щадили. «Шлюха, — так называли ее. — Жена и дочка Папы».

Во Флоренции Савонарола с небывалым пылом поносил грехи Рима и дошел до того, что призвал к насилию против Папы и его церкви. Этот священник-реформатор писал правителям разных стран, убеждая их отнять у Александра тиару; он призывал Карла, короля Франции, обрушиться на Италию и снова «свершить правосудие».

Папа немедленно принялся трудиться над признанием брака Лукреции недействительным… и в мае месяце отлучил Савонаролу от церкви.

Лукреция терпела все это, сколько могла, а затем, в июне, взяла нескольких самых приближенных к ней дам и без согласия и ведома его святейшества удалилась в доминиканский женский монастырь в Сан-Систо. Она сообщила отцу, что собирается стать монахиней. Хватит с нее брака и мужчин.

Александр пришел в ярость. Пригодная для брака дочь была выгодным орудием в политической игре, и он не собирался от него отказываться. Он немедля отправил в монастырь вооруженный отряд, требуя, чтобы монахини отослали Лукрецию, «поскольку для нее лучше всего будет находиться на попечении отца».

От этого языки римлян заработали еще активнее: «Вот видите? Он не может пробыть без нее и дня!»

Настоятельница монастыря мать Джиролама лично вышла к солдатам. Несомненно, это была храбрая и необычайно красноречивая женщина, поскольку солдаты покинули Сан-Систо с пустыми руками, к пущей ярости Александра.

Лукреция не собиралась возвращаться. Я начала верить, что она вступила в эту кровосмесительную связь с отцом не по собственному желанию, а по принуждению. Мне было искренне жаль ее.

Через некоторое время Александр поостыл и позволил Лукреции остаться в Сан-Систо. Он решил, что Лукреции наскучит монастырская жизнь и она пожелает снова вернуться к своим празднествам.

Но он не знал одной подробности, которую вскоре узнала я.

Я тайно отправилась в Сан-Систо, навестить Лукрецию. Одна из облаченных в белое сестер провела меня к ней в покои. Их трудно было назвать спартанскими: это были прекрасно обставленные просторные комнаты, устроенные специально для посещающих монастырь знатных дам, а Лукреция к тому же устроила, чтобы сюда привезли изрядную часть ее собственной мебели, чтобы не так сильно скучать по дому.

Но самой Лукреции в покоях не оказалось. Меня встретила Пантсилея, которая была старше Лукреции всего на несколько лет, но выглядела куда более зрелой женщиной. Она была милой, отзывчивой и заботливой, а кроме того — стройной и красивой. Пантсилея гладко зачесывала свои черные волосы назад и собирала в узел на затылке: скромная вдовья прическа. Сегодня ее обычно гладкий лоб прорезали морщинки беспокойства.