Книга Союз еврейских полисменов - Майкл Чабон

— Я доктор Робуа, — говорит наконец высокий, окончив безмолвный обмен любезностями с коллегой и оппонентом. Рука его начинает движение в направлении Ландсмана, как будто стрела крана с грузом на вывешенном вниз крюке. Ландсман пытается уклониться, но крюк настигает его. — Прошу вас, мистер Фельнбойгер, входите.

Ландсман шагает с ними по ошкуренным доскам крыльца. Вверху, между балками, замечает осиное гнездо, но, похоже, оно тоже оставлено обитателями, как и все остальные сооружения здесь, на вершине холма.

Они входят в пустой вестибюль, оформленный как приемная ортопеда. Пластиковые стены, синтетический ковер цвета картонки для яиц. На стенах традиционная фотодрянь: виды Ситки, рыбацкие катера, бакалавры ешивы, кафе на Монастир-стрит, свингующий клейзмер, что-то вроде стилизованного Натана Калушинера. Ландсману кажется, что вся эта фотовыставка вывешена здесь специально к его приходу, только что. Ни пепелинки в пепельницах. Аккуратные стопочки брошюр «Наркотическая зависимость: кому выгодно?» и «Жизнь: своя или взаймы?». На стене скучает термостат. Пахнет вычищенным ковром и трубочным дымом. Над дверью приклеена табличка с надписью: «ОБСТАНОВКА ВЕСТИБЮЛЯ ПОЖЕРТВОВАНА БОННИ И РОНАЛЬДОМ ЛЕДЕРЕР, БОКА-РЕЙТОН. ШТАТ ФЛОРИДА».

— Присаживайтесь, — густым приторным голосом предлагает доктор Робуа. — Флиглер!

Человек в твидовом костюме проходит к французскому окну, открывает его левую половину, проверяет задвижки вверху и внизу, закрывает окно, запирает и кладет ключ в карман. Отходит от окна, проходит мимо Ландсмана, задев его твидовым плечом.

— Флиглер, — говорит Ландсман, нежно придерживая его за руку. — Вы тоже доктор?

Тот стряхивает руку Ландсмана, вынимает из кармана книжку спичек. — Еще бы, — отвечает он как-то без убежденности. Пальцами правой руки отрывает спичку от книжки, чиркает, зажигает ее и прижимает горящую головку к чашечке трубки, все это единым плавным сложным движением. В то время как его правая рука развлекает и отвлекает Ландсмана этим изящным перформансом, кисть левой руки ныряет в пиджак Ландсмана и выуживает оттуда «беретту».

— Вот в чем ваша проблема, — объясняет он, поднимая пистолет для всеобщего обозрения. — Внимательно следите за доктором.

Ландсман послушно следит за Флиглером, который подносит пистолет к внимательным медицинским глазам. Но в следующий момент где-то в голове Ландсмана оглушительно захлопывается дверь и он на мгновение отвлекается роем из тысяч ос, влетающих в портал его левого уха.

30

Ландсман приходит в себя лежа на спине. Видит ряд каких-то железных котелков, аккуратно висящих на крюках в трех футах над его головой. Ноздри Ландсмана щекочет ностальгический запах лагерного котла, баллонного газа, хозяйственного мыла, жареного лука, жесткой воды, рыболовного ящика. Металл многообещающе холодит затылок. Сам Ландсман вытянут на длинном прилавке из нержавейки, руки удерживаются наручниками за спиной, прижаты поясницей. Босопятый, обслюнявившийся, готовый к разделке, фаршировке с лимончиком и веточкой шалфея.

— Чего только о вас не болтают. — бормочет Ландсман, — но что вы людоеды, для меня все ж таки новость, извините.

— Я вас в рот не возьму, Ландсман, — отнекивается Баронштейн. — Даже если умирать с голоду буду и если мне вас на золоте сервируют. Острой пищи избегаю. — Габай ребе сидит на высоком табурете слева от Ландсмана, спрятав руки под передником бороды. Вместо знакомой униформы на нем новая пара из ткани х/б, рубаха заправлена в штаны и застегнута почти по горло, штаны как цементом приправлены. Плюха кипы на маковке смотрится естественно, все остальное — ни дать ни взять пацан из школьного спектакля с привешенной фальшивой бородой. Каблуки уперты в перекладину табурета, штаны поддернуты, обнажают гусиную кожу тощих голеней.

— Кто этот тип? — вопрошает длинный Робуа. Ландсман выворачивает голову и упирается взглядом в доктора, если он, конечно, действительно доктор. Робуа устроился у его ног, под ним такая же стальная табуретка. Темные пятна под глазами как будто наведены графитовым карандашом. Возле него стоит нянюшка Флиглер с тросточкой на ручке, следит за дотлевающей сигаретой в правой руке, левая зловеще покоится в кармане. — Откуда вы его знаете?

На стене вывешен на магнитной планке поражающий полнотой и разнообразием набор ножей, ножичков, секачей, топориков, готовых для использования изобретательным поваром или шлоссером.

— Шамес по имени Ландсман.

— Полицейский? — удивляется Робуа и кривит физиономию, как будто раскусил подсунутую друзьями-шутниками конфету, начиненную горчицей. — А почему без бляхи? Мы бляхи при нем не нашли. Флиглер, была бляха?

— Ни бляхи, ни удостоверения, ничего при нем не было полицейского. Включая пушку.

— Что бляхи нет, это моя заслуга, — сообщает Баронштейн. — Не так ли, детектив?

— Вопросы здесь задаю я, — отзывается Ландсман, пытаясь поудобнее устроиться на схваченных наручниками собственных руках. — Возражения есть?

— Какая разница, есть ли при нем бляха, — ворчит Флиглер. — Здесь ваша еврейская бляха дерьма не стоит.

— Я прошу выбирать выражения, друг Флиглер, — сурово одергивает «нянюшку» Баронштейн. — И, кстати, прошу не в первый раз.

— Слышал, слышал, да с памятью у меня плохо.

Баронштейн строго смотрит на Флиглера. Скрытые железы его мозга выделяют яд, накапливающийся в пазухах, готовый выделиться наружу.

— Друг Флиглер склонялся к идее пристрелить вас и переместить подальше в лесок, — любезно сообщает он Ландсману, не сводя глаз с кармана Флиглера.

— Подальше, подальше в лес, — подтверждает Флиглер. — Зверушкам кушать надо.

— Традиционный курс лечения, доктор? — обращается Ландсман к Робуа, стараясь встретиться с ним взглядом. — Не удивительно, что Мендель Шпильман постарался выбраться отсюда как можно скорее. Прошлой весной. Запамятовали?

Они впились зубами в его слова, сосут их сок, прикидывают калорийность и насыщенность витаминами. Баронштейн выделяет в яд своего взгляда толику упрека в адрес доктора Робуа: «Ты ж его упустил, — шипит этот взгляд, — ты ж его не удержал, этого…»

Баронштейн нависает над Ландсманом, склонившись с табурета, голос угрожающе нежен. Изо рта несет резкой кислятиной. Сырные корки, хлебные корки, осадки кофе…

— А что вы поделываете, друг Ландсман, так далеко от родных пенат?

Баронштейн почему-то выглядит удивленным. Баронштейн возжелал информации. Возможно, думает Ландсман, это единственное желание и волнует душу этого еврея.

— Тот же вопрос я с тем же успехом мог бы адресовать и вам, — парирует Ландсман, прикидывая, насколько возможно, что Баронштейн здесь тоже всего лишь посетитель, чужак в некотором роде. Может, он тоже восстанавливает след Менделя Шпильмана, пытается выяснить, где сын ребе пересекся с убившей его тенью? — Что это за местечко такое, школа-интернат для заблудших вербоверских душ? Кто эти типы? Вы дырочку на ремне пропустили, рабби.