Книга Золотая кровь - Люциус Шепард

– А может быть, я ошибся? – произнес Агенор и снова рассмеялся. – Что, если я поступил неправильно?

– Не понимаю вас, господин.

– Ты ведь подвергнешь меня допросу, Мишель?

– Если вам это будет угодно.

– Я уверен, ты знаешь, какие вопросы следует задать.

– Знаю.

– Тогда, наверное, не стоит больше тянуть время, – сказал Агенор и через несколько секунд добавил: – Я замерз.

Бехайм не нашел слов утешения. К его горлу подступил комок, как будто от вот-вот заплачет, но глаза его были сухи, да и вряд ли бы он пролил мною слез над Агенором. Он больше не был уверен в том, что знает старика. То представление, которое у него о нем сложилось, оказалось хрупким и неверным.

А потом эта смерть Золотистой.

Несмотря на вседозволенность и жестокость, ставшие частью его новой жизни, он все еще во многом оставался человеком – во всяком случае, полицейским; и это конкретное убийство вызвало в нем отвращение, он испытывал гадливость при мысли о неслыханной разнузданности, с которой оно было совершено.

И все же в нем оставалось сочувствие к Агенору. Некоторые воспоминания о нем никак не вязались с его последними поступками. Бехайму не верилось, что воскрешаемые ими мгновения – всего лишь дрянная пустышка, а то истинное и доброе, что он в них раньше видел, – обман.

На его плечо легла рука Александры, и он сначала вздрогнул, а потом ему стало спокойнее оттого, что она рядом, и он накрыл ее руку своей.

– Знаете ли вы, – произнес Агенор, и в его голосе послышалось прежнее профессорское добродушие, – что вы двое будете первыми в нашей Семье свидетелями Озаряющего Жертвоприношения? Раньше те, кто наблюдал за этим ритуалом, вынуждены были слушать ответы на свои вопросы из темного укрытия. Но вы… вы сможете увидеть все своими глазами. Зрелище довольно эффектное. По крайней мере, я слышал это от слуг, которым довелось присутствовать на нем.

Дрожь в голосе выдавала, что его легкомысленный тон – напускной.

– Это хорошая возможность, – пробормотал Агенор. – Вы обязательно должны… – Он не закончил фразу, а лишь вздохнул в изнеможении, – видимо, у него больше не было сил разыгрывать роль. – Пусть это станет уроком тебе, мой друг, – сказал он и издал какой-то резкий звук – не то смех, не то рыдание, а потом заговорил решительнее, как будто вспомнил, что его слушает кто-то еще: – Уроком всем вам. Не нужны нам смертельные враги, эти паршивые людишки со своим дрекольем и факелами – мы сами все можем сделать, у нас есть сила самим растерзать собственные сердца.

Какое-то время он бултыхался в воде, она покрылась рябью и билась о черную земляную стену у края ямы, где стоял Бехайм.

– Вопросы надо задавать настойчиво, – сказал Агенор. – Если понадобится, кричите. Мне будет очень больно, и вам нужно будет докричаться до меня. Как только я услышу вопрос, я уцеплюсь за него, как за веревку, которая может вытащить меня из огня. Говорят, так это происходит. Фелипе считал, что допрос запускает какой-то мыслительный процесс, возможно, сродни тому, что протекает у индийских йогов, при этом смягчается боль. Может быть, что-то меняется в химии мозга. Хотелось бы надеяться, что он был прав.

Бехайма снедала какая-то тревога, вызванная, как он предполагал, борющимися в нем чувствами, и ему вдруг захотелось снять чугунную ставню с ямы и разом покончить со всем этим.

– В такие моменты позавидуешь христианам, – промолвил Агенор. – Испуская последний вздох, жаждать Царствия Небесного, мечтать хоть краем глаза узреть незапятнанную чистоту, сладостный лик любящего Бога. В невежестве можно найти большое утешение. Безотрадно знать, что впереди – лишь вечная гибель. Ну да ладно!

Опять послышался плеск, и Агенор пробормотал что-то неразборчивое.

– Мишель, не могу просить тебя не поминать меня лихом, но, надеюсь, ты не забудешь то, чему я старался научить тебя, и отнесешься серьезно к моим наставлениям. Может быть, их изрекал глупец, но из слов этих можно извлечь пользу.

– Не забуду, – серьезно ответил Бехайм.

– Тогда, – во вздохе старика не было отчаяния, он, казалось, просто прочищает легкие, готовясь к жестокой пытке, которая его ждала, – тогда я готов.

ГЛАВА 24

Бехайм сел на корточки и ухватился за край ставни. Мускулы его напряглись, но что-то сдерживало его.

Александра наклонилась и прошептала ему на ухо:

– Ты жесток к нему, это уже не доброта. Не тяни время.

Он кивнул, закрыл глаза, крепче сжал руками чугунный лист.

Ее губы коснулись его виска.

– Ну, давай же.

Словно вдруг высвободился запертый в нем неистовый жар, Бехайм закричал, сдвинул ставню и, открыв яму, встал. Он увидел в углу ямы Агенора с обугленной головой, вцепившегося пальцами в верхний край ямы и вонзившего каблуки в ее стену прямо над водой, сгруппировавшегося, согнувшегося, как будто Агенор готовился к прыжку.

И Агенор действительно прыгнул.

С воплем он бросился на Бехайма, ударил плечом по коленям и сбил с ног. Падая, Бехайм повернулся и тяжело упал на бок. Он попытался откатиться, но Агенор успел схватить его и принялся колотить по голове горящими руками, потом сел на него верхом и стал душить. Потрескавшийся и почерневший овал его лица неуместным кошмаром возвышался на фоне голубого неба, в обрамлении сосновых ветвей: губы покрылись угольной коркой, тут и там раздававшейся кровавыми расселинами, как кожура какого-то тошнотворного ядовитого плода, переспевшего и лопающегося; вместо носа болтались жуткие ошметки обгоревшего хряща, ходившие ходуном от его дыхания; лоб был так изуродован, что сквозь обожженную, расползающуюся кожу проглядывали белые полоски черепа. Белыми оставались и зубы, обнаженные не то в гримасе, не то в улыбке, но десны вздулись пузырями и кровоточили. И лишь глаза оставались ясными – выпученные глаза безумца с диким взглядом, в красных кругах: казалось, кто-то крепкий и здоровый смотрит сквозь маску отталкивающего уродства. Бехайм не видел пламени, пожиравшего Агенора, – оно сливалось со светлым небом, но воздух вокруг него колыхался от жара, и он почувствовал, как кожа на горле лопается под руками старика. Он бился, пытаясь сбросить Агенора, но тот был во сто крат сильнее его. Вот-вот задушит. В глазах все стало краснеть; сверху, снизу, справа и слева трепетали черные крылья, плыли и исчезали бесформенные скопления мутных пятнышек, воздух темнел, как будто и он выгорал.

И тут краешком глаза он увидел Александру – она с разбегу бросилась на Агенора и вонзила в него палку. Это была сосновая ветка с заостренным концом – та самая, которой он угрожал ей самой. Она сбоку всадила ее Агенору в шею, проткнув кожу, мышцы и хрящ. Что-то отвратительно хрустнуло. Палка торчала из шеи, как глубоко вошедшая, грубо оперенная стрела. Какую-то долю секунды Бехайму казалось, что это не произвело на старика никакого действия, но вскоре тот, не издав ни звука, выскользнул из его поля зрения, свалился с груди и освободил его шею. Ловя ртом воздух и кашляя, Бехайм отполз в сторону. Александра схватила его за руку, помогла встать. Он резко развернулся и увидел, что оглушенный Агенор пытается подняться, опираясь на валун и дергая вонзенную в него ветвь – медленно, как больной зверь. Сейчас Бехайм не чувствовал к нему жалости – в нем кипел гаев, хотелось сделать ему еще больнее. Он окинул взглядом поляну. Недалеко от него справа стояла сосна с раздвоенной нижней веткой больше двух метров длиной. Он подошел к дереву, яростно дернул ветку, потянул на себя и отломил. Держа ее наперевес, как копье, он вернулся через поляну к Агенору; когда тот обернулся, все еще пытаясь вынуть из себя палку, Бехайм приставил вилообразную ветку ему к горлу и отбросил его назад, к валуну, пригвоздив, как змею. Агенор громко зашипел и попробовал выскользнуть, но тут подбежала Александра и помогла Бехайму держать ветку. Агенор отчаянно сопротивлялся, но теперь он был в их руках. Сосновые иголки вблизи его лица загорались, занялась одежда, огонь охватил само его тело, и вот уже весь он был окутан коконом бледного, колышущегося пламени, но процесс жертвоприношения проходил медленнее, чем если бы это горел обычный человек, плоть и жилы разрушались не так скоро, и поэтому, подумал Бехайм, боль должна быть особенно сильной, всецелой. Вопли Агенора подтверждали это, они становились все резче, пронзительнее и вскоре утратили всякое сходство с человеческим голосом, напоминая скорее вскрики какой-то птицы или крысиный визг. От его щеки, от пронзенной шеи отваливались пласты блестящей черной обугленной массы. В нижней губе образовалась обширная выемка, десны там выжгло начисто, а кость под ними побурела. Кожа ботинок сплавилась со ступнями, как будто на нем была особая обувь – с отдельными колпачками для пальцев и шнурками, заделанными в глянцевую багровую кожу.