Книга Старая сказка - Кейт Форсайт

Наступило лето. В нашей маленькой комнатке было так жарко, что по ночам я не могла уснуть. По спине у меня ручьями тек пот, скапливаясь в паху и под мышками. Когда бы я ни взглянула на мать, она неизменно лежала с открытыми глазами, глядя в стену перед собой и подтянув колени к самому подбородку.

— Спи, мама. Все в порядке, — говорила я.

Она кивала и закрывала глаза. Казалось, что матерью была я, а она превратилась в мою маленькую bambina.

В уголках губ у нее образовались язвы. Она потрогала их кончиком языка и обратила ко мне некогда прекрасное, а ныне вызывающее лишь жалость лицо.

— У меня оспа, — сказала она.

Я попробовала было утешить ее, но она задрала юбку, чтобы осмотреть влагалище. Кожа вокруг него покрылась мелкими красными нарывами. Коснувшись их пальцами, она прошептала:

— Я хочу умереть. — Опустившись на свою убогую постель, она отвернулась к стене и беззвучно заплакала, подложив под щеку прядь волос моего отца.

Я сошла вниз и приостановилась в дверях, прислонившись лбом к притолоке. Стоял жаркий золотистый вечер, и улицы были полны людей, вышедших подышать свежим воздухом. Но я не смотрела на их лица, смеющиеся и блестящие от пота, на их юбки или ноги, обтянутые разноцветными панталонами. Я смотрела на их ступни. Ступни в мягких туфлях, сапогах, chopines. Босые ноги, вонючие и черные. Я чувствовала, как в душе у меня кипит и ищет выхода ярость.

По коридору проковыляла наша хозяйка и остановилась рядом со мной.

— Жарко, — сообщила она, помахивая ладонью перед накрашенным лицом. Она наблюдала за мной уголком подведенного черной тушью глаза. — Твой месяц почти закончился. У тебя в той сумочке еще остались жемчугá?

— Нет. Но не волнуйтесь, я заплачу вам за комнату.

— Сколько тебе лет, маленькая bimba?

Я скрестила руки на груди.

— Много.

— Достаточно для того, чтобы завести друга-джентльмена? Я знаю кое-кого, кто не отказался бы подружиться с такой маленькой красоткой, как ты.

— Если вы вздумаете привести ко мне мужчину, я отрежу ему член и засуну его вам в задницу. — С этими словами я продемонстрировала ей украденный где-то короткий кинжал, который отныне носила за пазухой.

Она осторожно попятилась, а потом рассмеялась.

— А что, если я приведу нескольких?

— Тогда я убью вас.

Должно быть, она поняла, что я говорю серьезно, потому что обозвала меня маленькой коровой, запахнула шаль на своей обвисшей груди и удалилась прочь по коридору.

Тем вечером я вновь отправилась на улицу, воруя все, что плохо лежит, выкрикивая оскорбления шлюхам, увертываясь от потоков помоев и мочи, выплескиваемых с верхних этажей, показывая грубые жесты всем, кто, как мне казалось, искоса поглядывал на меня, швыряя камни в кошек и переворачивая корзины с фруктами. Словом, вытворяла все, чтобы ощутить себя живой и сильной. И, хотя в спину мне летели ответные оскорбления и грубые жесты, за мной никто не погнался и не ударил. Мне хотелось думать, что это оттого, что я излучаю волны бешеной злобы и ненависти, но, откровенно говоря, скорее всего, это объяснялось тем, что я по-прежнему выглядела худющей девочкой-подростком, хотя в душе уже полагала себя старой и много повидавшей, совсем как наша хозяйка.

Домой я вернулась, когда люди стали запирать двери домов на ночь и улицы погрузились в темноту. В руке я сжимала свой кинжал, совсем не будучи уверена в том, что старая сводня, наша хозяйка, не привела тайком мужчин, которые сейчас поджидали меня. Но кругом было тихо и спокойно, и я тихонько поднялась по лестнице в комнату, которую делила с матерью, испытывая чувство вины оттого, что надолго оставила ее одну.

Первым, на что я обратила внимание, был запах рвоты.

— Мама? — я тревожно вглядывалась в темноту. Ответа не было. — Мама?

Я на ощупь попыталась зажечь свечу. Руки дрожали, мне вдруг стало страшно. Искры сыпались и гасли, но в их неверном свете я разглядела мать, лежащую навзничь на подушках. Глаза ее были устремлены на меня. Сердце готово было выскочить из груди. Я вновь и вновь ударяла кресалом, пока, наконец, не запалила лучину, а потом и свечу и повернулась, чтобы взглянуть на нее.

Мать была мертва. Рот у нее приоткрылся, и на подбородке засохла рвота. Глаза жутко вылезли из орбит. На ладони безжизненно откинутой в сторону руки лежала прядь волос моего отца. Рядом с другой валялся пустой флакон из-под капель белладонны. Белладонна была ядовита. Уж это-то я о ней знала, потому что мать вечно предупреждала меня, чтобы я не вздумала пить ее.

Ноги словно приросли к полу, я стояла и смотрела на нее. В глазах ее застыло осуждение. Так мне, во всяком случае, казалось. Не отрывая от нее взгляда, я попятилась к дальней стене и принялась слепо шарить за плитой, нащупывая мешочек с затяжкой у горловины, в котором хранились драгоценности. Привязав его к поясу, я все так же не оборачиваясь, спиной вперед вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. Соскользнув по стене на пол, я уткнулась лбом в колени и застыла, не в силах думать и чувствовать. Мне хотелось лишь одного — раствориться и исчезнуть во тьме.

Я просидела так всю ночь. И только робкие лучи рассвета, прокравшиеся на лестницу, вывели меня из оцепенения. Я с трудом поднялась на ноги, спустилась вниз и принялась барабанить в дверь хозяйки до тех пор, пока она не проснулась и не приоткрыла ее.

— Что тебе нужно? — проскрипела она.

— Мне нужна ведьма.

В тусклых карих глазах вспыхнуло любопытство. Она склонила свою пегую голову к плечу.

— Это стоит денег.

Сунув руку в карман, я извлекла оттуда несколько scudi,[116]которые носила при себе. Она внимательно осмотрела их, потерла большим пальцем края, чтобы убедиться, что они не обрезаны, после чего сообщила мне:

— Лучшая ведьма из всех, кого я знаю. — Старая Сибилла. Говорят, что ей уже тысяча лет и что когда-то она возглавляла шабаш ведьм на Апеннинах, прежде чем инквизиция прогнала ее оттуда. Но ты держи ухо востро — если ты ее обманешь, она вырвет твое сердце и съест его.

Да, судя по всему, Старая Сибилла — та, кто мне нужен.

* * *

Глаза ведьмы были черными и непроницаемыми, а длинные распущенные волосы — совершенно белыми, как у древней старухи, хотя осанка ее оставалась прямой, а на темной оливковой коже не было ни морщинки, за исключением глубокой складки между бровей, которая пересекала лоб справа налево. Губы у нее ссохлись и потрескались, и, когда она открыла рот, чтобы заговорить, я заметила, что от зубов у нее остались лишь сточенные пеньки.

— Итак, дитя мое, чем я могу тебе помочь? — прошамкала ведьма.

— Я хочу отомстить кое-кому, — ответила я.