Книга Морской узел - Андрей Дышев

Но не сейчас! Я уже в подъезде. Дыхание рвется из груди, и сколько в ней боли, сколько неподъемных свинцовых чушек в каждом легком! Я не выдержал и выкрикнул ее имя. Тишина да скудное, запуганное эхо. Это страшный ответ. Моя надежда посыпалась лавиной… Я забежал на свой этаж. Проклятая пустота! Ирина должна быть здесь! Должна! Должна!

Я позвонил, но недолго выжидал и обрушился с кулаками на свою дверь, замычал, уперся в холодный металл лбом… Ирина! Ирина… Неопознанный труп… Целая человеческая жизнь с океаном чувств, надежд и устремлений превратилась в горстку пепла, неопознанного, никому не нужного, никем не признанного… Едва подавляя слезы, я вошел в квартиру, ветром пробежался по комнатам, заглянул в ванную… А вдруг? Вдруг она принимает ванну, отогревается, отмокает в густой благоухающей пене после ночного кошмара? Или крепко спит на моем диване, накрывшись пледом? Но квартира пуста. В ней нет ничего, даже стен, даже воздуха.

Я взвыл и поднес к глазам мерцающий дисплеем мобильник. Тебе, кнопочная тварь, не жить, если я сейчас ничего не узнаю! Тебе, одноусый, хана! Я тебя сначала раскрошу утюгом, потом прожарю все твои потроха в микроволновке, потом размелю в кофемолке и закопаю в палисаднике. И каждый год в День связиста буду мочиться на твою могилку!

Мобильник, испугавшись столь жестоких угроз, снова пискнул. Опять сообщение! И опять ни слова, только те же цифры!

Я набрал этот номер – медленно, почти на ощупь, так как перед глазами все плыло, двоилось. Поднес трубку к уху. Гудки, шелест, хруст – будто у телефона от переживаний возникли проблемы с пищеварением. И, наконец:

– Да, Кирилл! Хорошо, что ты позвонил. Я давно жду.

Я узнал голос Дзюбы.

Глава 28Жим Арнольда

Голос веселый. Если ему что-то известно об Ирине, то известно, несомненно, хорошее.

– Во-первых, хочу тебя поздравить. Ты здорово организовал свои похороны! Высший пилотаж! Даже у меня, черствого сухаря, слезы на глаза накатили…

Неужели он позвонил только ради этого? Не похоже. Явно имеет в запасе что-то еще, куда более важное. Но и то, что он меня раскусил, новость ошеломляющая. Не стоят ли под дверью его церберы? Второй раз они не дадут мне уйти через крышу. Но стал бы Дзюба звонить, если бы только хотел надеть на меня наручники? Конечно, нет. Он игрок. Он позер. Он любит эффекты.

– Скажи мне, Кирилл, – продолжал Дзюба, – а для чего ты все это затеял? Зачем эти декорации, безутешная вдова, пропитые односельчане? Пришел бы ко мне в управление, поговорили бы душевно, как мужик с мужиком, сняли бы все вопросы и проблемы. А ты – бум! – и свое светлое имя в землю зарыл.

Ничего ему не известно про Ирину, ничего. Он даже упомянул ее как-то походя, вскользь, как второстепенную, малозначимую фигуру – «безутешная вдова». Все. Дальнейший разговор с ним меня не интересует. Пусть торжествует по поводу того, что раскусил меня. Пусть нацепит на себя пять медалей и бренчит ими, как козлик колокольчиком.

– А я вот обставляю новый кабинет. Можешь поздравить – меня назначили начальником УВД города, дали полковника, – с легким простительным хвастовством сказал Дзюба, незаметно закрыв тему моих похорон. – Ну, как поживаешь? Все еще занимаешься частным сыском?

Это вопрос дежурный. Он хорошо знает, чем я занимаюсь. Тянет резину, медленно подбирается к главному. А что он хочет? Зачем я ему нужен? Привлечь меня к суду как нарушителя границы? Или как мошенника, организовавшего собственные похороны? В чем еще я грешен?

– Душа спокойна или как?

Мутит воду Дзюба, мутит! И вдруг неожиданно:

– Наверное, замучился названивать по больницам и моргам? А?

Я весь превратился в слух. Рот раскрыл, дышать перестал. Сложился пополам, словно получил удар в живот, – почему-то в такой позе мне было удобнее слушать.

– Замучился, – едва слышно произнес я. – А где она?

Дзюба усмехнулся, крякнул, словно хотел сказать, что за такую информацию с меня причитается бо-о-о-ольшой магарыч.

– Где-где… Да у меня твоя Ирина!

У меня онемел язык.

– Как, то есть, у тебя? Где у тебя?

– В изоляторе временного содержания. Жива, здорова, даже улыбается.

– Почему в изоляторе?! – крикнул я, вскакивая с дивана. – На каком основании?!

– На том основании, – чеканным голосом бесстрастного судьи произнес Дзюба, – что она подозревается в поджоге дома на «Горке». Передо мной лежит заявление от ее соседки Трухлиной Зои Васильевны, в котором сказано, что сегодня ночью Ирина Гончарова облила бензином ее дверь и подожгла.

– Что? Бред сивой кобылы! Ирина не могла этого сделать! Ты же ее хорошо знаешь, Ник!

– Тем не менее, – с заметной издевкой ответил Дзюба, – я обязан отреагировать на заявление гражданки, какие бы симпатии ни испытывал к подозреваемой. Только на принципах справедливости и беспристрастия зиждется правосудие.

– Дзюба, – произнес я. – Дзюба…

Но не смог ничего больше добавить, ибо любая, даже самая жуткая угроза не выразила бы всей полноты моих чувств к милиционеру. Я отключил телефон, замахнулся, чтобы швырнуть его в стену, но передумал. Дзюба арестовал Ирину! Старый приятель, которого я считал если не другом, то хорошим товарищем, по клеветническому доносу посадил Ирину под замок! Да еще хихикает, ерничает, издевается. А что я могу сделать? Да ничего! Он – власть! Он обязан отреагировать, чтобы его правосудие зиждилось на беспристрастии…

Я метался по комнате, как разъяренный лев по клетке. Подобно детскому трансформеру, я сменил маску, осанку и выражение на лице: из убитого горем человека превратился в машину мести. Я знал, что Ирина жива, и огромный камень свалился с моей души. Легкость, которую я почувствовал, кружила мне голову и толкала на дерзость. У меня чесались руки от желания наказать Дзюбу, заставить его сожрать свою пакостную улыбку и отпустить Ирину. Ведь он знает, что она невиновна! Он знает, что Ирина никогда не опустится до уровня выжившей из ума старухи, которая тайно делает пакости своим соседям.

Но что же мне делать? Руками я машу очень энергично, как вентилятор, и даже шторы колышутся. И запас ругательных слов у меня внушительный. Ну, а дальше что? Как надавить на Дзюбу, найти управу на распоясавшегося милиционера? Какому начальнику позвонить, чтобы Дзюбу обматерили как следует, лишили квартальной премии и отправили в отпуск в январе? Все столбы в городе обклеены бумажками с «телефонами доверия». Призывают: граждане, если вам стали известны факты противоправных действий милиции, то звоните нам. Наверное, сегодня все тюрьмы и изоляторы города забиты милиционерами, и там яблоку негде упасть, и колышутся фуражки, и отливают скорбящей бледностью изможденные лица, и каются, каются в своих грехах блюстители, и все бьют себя по рукам, чтобы впредь неповадно было, и только безгрешной Ирине грустно и скучно среди них…

Телефон доверия – это насмешка. Нужен сильный и верный ход. Написать заявление на имя министра внутренних дел? Смешно! В прокуратуру? Ну, это почти то же самое. Мое заявление будут мурыжить несколько месяцев, а потом эта же прокуратура начнет мурыжить меня. Надо обращаться не по инстанции, потому как вся инстанция гнилая, подобно трухлявой лестнице в старом сарае. Не в контролирующий орган. Надо обращаться к кулаку, большому, крепкому кулаку, за которым ни званий, ни регалий, а только сила.