Книга Есико - Иэн Бурума

Сморщенная голова Намбэцу медленно, как на шарнирах, повернулась в мою сторону. Он внимательно посмотрел на мое лицо — без отвращения или даже осуждения, а скорее просто удивившись.

— Он говорит по-японски, этот ваш друг?

Ёсико взяла глиняную бутылку и собралась церемонно разлить по чашкам из кипарисового дерева охлажденное саке. Намбэцу заворчал, вырвал бутылку у нее из рук и быстро разлил вино сам.

— Из Аомори, — сказал он. — Самое отборное!

Потом налил себе стакан пепси, пригубил, проверяя температуру, и счел ее удовлетворительной.

— Значит, ты можешь есть сасими, да? — В первый раз Намбэцу обратился напрямую ко мне.

— Восхитительно! — сказал я, обмакивая кусочек сырого тунца-бонито в плошечку с чесночно-соевым соусом.

— Самая свежая, прямо с рынка! — сказал Намбэцу. — Томоко ходила за ней рано утром. Как тебе, Исаму?

Исаму одобрительно кивнул:

— На самом деле очень вкусно, сэнсэй.

— Исаму нравится наша еда, — сказал Намбэцу. — С ней к нему приходит японский дух. Для иностранцев это, наверное, кажется необычным. Вот я, например, не смог бы постоянно есть гамбургеры.

— Мы не едим гамбургеры постоянно, — возразил я, пытаясь сказать что-нибудь в свою защиту.

Намбэцу просто не обратил на меня внимания.

— А как насчет фильмов Одзу? Считаю, он один из наших лучших режиссеров. Хотя, как и с сасими, нужно быть японцем, чтобы понять его до конца.

Я знал, что могу показаться неучтив, но остановиться уже не мог:

— О, я очень люблю Одзу! Конечно же он снимает кино прежде всего о японцах, но чувства, о которых он повествует, доступны каждому из нас.

Я почувствовал, что Исаму начинает злиться. Намбэцу не привык, чтобы с ним спорили, тем более желторотые иностранцы вроде меня. Чтобы успокоить старика, Исаму сказал:

— Сэнсэй, я согласен с вами. Возможно, какие-то чувства у нас могут быть одинаковыми, но их нюансов и оттенков иностранцам все-таки не понять.

Он воспользовался словом «иностранец», словно сам был чистокровным японцем. Пришло время разозлиться мне. И меня уже не заботило, что я могу показаться грубым.

— Да, я иностранец, но я прекрасно понимаю фильмы Одзу.

Намбэцу снова медленно окинул меня взглядом, на сей раз перемешивая удивление с раздражением.

— Ага, вот кто с нами сидит. Чокнутый иностранец, который все про нас знает…

Ёсико, милая Ёсико решила, наверное, спасти мое лицо.

— Я японка, — сказала она. — Но думаю, что фильмы Одзу — ужасная скукотища!

Исаму смотрел, не отрываясь, на чудесное блюдо с серебристыми ломтиками сасими в центре стола, очередной артефакт Намбэцу. Оно было покрыто блестящей глазурью, переливавшейся оттенками от шоколадного до темно-зеленого. Намбэцу посмотрел на Ёсико почти с сожалением:

— Да, да… Я никогда и не сомневался, что в Китае будет трудно понять Одзу.

Он отхлебнул из стакана охлажденной пепси. И видимо, вдохновившись возражением Ёсико, принялся рассуждать:

— Китайская культура подобна густому, насыщенному специями соусу, жирному, тяжелому, вмещающему в себя все: сладкое и кислое, острое и пресное. Посмотрите на их переусложненную традиционную одежду, на многослойность хлопка и шелка, на замысловатые вышивки и кричащие цвета. Наше японское кимоно проще, но изысканней. Мы доходим до самой сути вещей. Посмотрите на этот кусок сырого тунца. Вымазать его в соусе, как делают китайцы, — значит лишить его своей сути. Наш чокнутый иностранный друг, сидящий здесь, что-то сказал о чувствах, которые доступны всем. Он прав, есть то, что чувствуем все мы, но для того, чтобы выразить нечто всеобщее, нужно достичь абсолютной простоты. Как писал Басё, «весь мир в одной травинке». Насладиться чистым вкусом тунца и значит понять всю рыбную суть вещей.

По-моему, он выразился именно так. Я еще не понял, что значит «рыбная суть вещей». Исаму же смотрел на хозяина в полном восхищении.

— Тофу! — закричал он так, будто сделал громадное открытие в японской культуре.

— Это в каком смысле? — спросил Намбэцу, отвлеченный от своих размышлений.

— Тофу, — повторил Исаму. — Японская культура — это холодный белый тофу, который обмакивают в лужицу соевого соуса с лимоном.

— Точно! — похвалил старик. — Хорошо сказано. Исаму-кун прекрасно нас понял, тогда как почти все японцы топят себя в океане американской пошлятины. Взгляните на наших художников, которые сбегаются на каждую иностранную причуду, как собаки на запах дерьма! Сколько времени прошло с войны, а собственной культуры мы так и не разнюхали. Мы — нация маньяков-самоубийц, вот мы кто, если наступаем на глотку своей душе.

— Я не понимаю, почему мы должны выбирать что-то одно, — возразила Ёсико. — Почему не взять все лучшее из китайской культуры, американской, японской? Я люблю их все. Почему их все не смешать?

Исаму посмотрел на Намбэцу.

— Но сначала тебе придется понять, кто твое «я», — сказал он. Точнее, имел в виду. Но даже от меня не укрылась странная грамматическая погрешность в его речи. Потому что буквально это прозвучало так: «Но сначала ты должна увидеть, кто в тебе я».

Намбэцу заявил, что Исаму абсолютно прав, да и вообще, нечего обсуждать культуру с женщинами, пусть Томоко поторопится и принесет новые бутылки (чудно украшенные глазурью цвета прибрежной тины, с простым рисунком из стеблей бамбука) для рыбной похлебки.

21

У каждого обитателя Токио есть свои любимые места для ночных шалостей. Кому-то нравятся вульгарная Сибуя или притоны Уэно. Кто-то предпочитает столь же убогую, но более интернациональную атмосферу Роппонги, где царствует Тони Лукка со своей пиццерией. Отчасти из-за того, что я живу в плебейском Нижнем городе, который тянется вдоль реки Сумида, мои охотничьи угодья располагаются в Синдзюку — там, где когда-то стояли ворота в Эдо и где кормили лошадей, пока их усталые хозяева посещали притоны. Притоны эти так и стоят — правда, не всегда на тех же местах, что и раньше. После войны кварталы к востоку от станции разделили на «синие» и «красные»: у первых лицензия на проституцию была, у вторых ее не было. Кварталами управляли конкурирующие друг с другом банды якудза, которые периодически устраивали разборки между собой. Проходы между этими палисадниками, вонявшими блевотиной и забитой дождевой канализацией, были такими узкими, что идущий по такой щели мог одновременно коснуться руками и той и другой стороны. Хотя вряд ли кому-либо удавалось это проделать, ибо девицы, стоявшие рядами вдоль обочин, делали все, чтобы затянуть каждого проходящего в свое логово, ухватив за галстук или за другие, более интимные места с криками: «Босс! Босс! Пойдем-пойдем, не пожалеешь!» А если замечали иностранцев, которые обычно с отвращением шарахались от них, вопили: «Эй, Джо! Америка намбер ван!»