Книга Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров - Катя Дианина

фельетонист выразился довольно просто: «Музей громко, ясно и правдиво скажет нам, чтó мы были, чтó мы есть и чего мы стоим, а следовательно, и какое принадлежит нам место в семье государств цивилизованного мира». Главной ролью музея было служить «катехизисом самосознания»[604]. Общество выразило «единодушное согласие» с этой инициативой[605]. Все элементы музея – выставленные предметы, архитектура здания, его интерьер – были задействованы в этом творческом проекте. Так, Буслаеву и Соловьеву было поручено тщательно отобрать сюжеты из русского национального прошлого для воспроизведения во внутреннем убранстве [Кириченко 1982: 138][606]. Но больше всего споров вызвало непосредственно здание музея. Как проницательно заметил корреспондент «Голоса», одной из причин этого являлось то, что прежде в России не существовало никакой особенной архитектурной формы для публичных музеев.

Быть национальным по форме и содержанию составляло главную социальную миссию музеев, по мнению современников, таких как Стасов, Забелин и Шервуд [Кириченко 1982: 131]. Специальный проект в русском стиле для здания музея был впервые успешно реализован при строительстве Политехнического музея в 1874–1877 годах [Лисовский 2000: 127–139]. В 1875 году был представлен проект Исторического музея Шервуда под названием «Отечество»; эта победившая модель, описанная цитатой из Пушкина, «дух русской старины», получила практически всеобщее признание[607]. Архитектор Шервуд в частной переписке с историком Забелиным признавал, что стремился достичь в архитектуре того, что композитор Глинка осуществил в русской музыке. Шервуд считал, что подлинное искусство по своей сути национально: «Искусство создается народом, но оно в то же время создает народ»[608].

Как не было прецедента для такого здания, так не было и согласия по поводу того, из чего будет состоять его экспозиция. Современники, казалось, не знали, каким должен быть национальный музей. В то время как журналисты пытались объяснить своим читателям это новое явление, сравнивая его с существующими европейскими учреждениями, отдельные авторы предлагали в качестве возможных образцов для подражания разные музеи: Королевский музей в Берлине, Мюнхенский музей, Британский музей[609]. До сих пор среди ученых нет единого мнения относительно того, что именно представляет собой национальный музей. Например, куратор музея Питт-Риверса в Оксфорде в 1904 году определил его главным образом как народный музей [Coombes 1988: 65][610]. Согласно более современному мнению, национальные музеи следует рассматривать как «институты, финансируемые национальным правительством»[611]. Одной из причин такого расхождения во мнениях является изменчивость самого понятия: в зависимости от культурных потребностей разные страны в разные периоды времени вкладывают в понятие «национального музея» свой собственный уникальный смысл.

Несмотря на такое разнообразие определений, учреждение национального музея было важной вехой в проекте построения русской культуры. В течение целого десятилетия между замыслом музея в 1872 году и его открытием 11 лет спустя пресса непрестанно писала об этом культурном мероприятии и его значении для страны, освещая каждую неудачу и каждый успех музея и побуждая общественность к обсуждению. Множественность мнений и голосов, которые мы находим в современной прессе, не сходятся воедино: скорее, мы сталкиваемся с увлекательной незавершенной работой и накоплением дискурса о культуре. Тем не менее желание видеть полную картину истории России объединяло разнящиеся мнения. Так один из авторов резюмировал, что учреждение национального музея должно быть предметом гордости для любой страны: музей означает, что государство уже эволюционировало, чтобы принять свою окончательную форму, «что теперь оно – тó, каким должно быть», и что теперь оно может оглянуться на свой собственный прогресс и спокойно наблюдать за ним[612]. Организаторы особенно подчеркивали, что Национальный музей будет институтом, представляющим полную картину России:

В Музее будут собираться все памятники знаменательных событий истории русского государства. Эти памятники, расположенные в хронологической последовательности, должны представлять, по возможности, полную картину каждой эпохи, с памятниками религии, законодательства, науки и литературы, с предметами искусств, ремесел, промыслов, и вообще со всеми памятниками бытовой стороны русской жизни, а равно с предметами военных и морских сил[613].

Первостепенная задача музея – наглядно представить тысячелетнюю историю Российского государства и ее масштабное содержание – характеризовала Исторический музей как действительно национальный институт [Сведения об устройстве 1874: 8]. Музей был «национальным» и в другом смысле, так как он стал частью публичной культуры и о нем говорили повсеместно.

В отличие от популярного дискурса, построенного вокруг Исторического музея, само учреждение не оправдало возложенных на него надежд. Если дискурсивно Исторический музей более десяти лет служил оплотом идентичности, то фактически недостроенный музей наконец открыл свои двери публике лишь в 1883 году, в связи с коронацией Александра III. К этому времени были закончены первые 11 залов; в последующие 34 года будет добавлено еще пять, и экспозиция завершится XVI веком. Восемнадцать залов, отведенных под историю Романовых, так и не были реализованы. Строительство здания, которое первоначально планировалось завершить в 1877 году, встретило достаточно организационных и финансовых препятствий, так что архитектору Шервуду пришлось публично отстаивать в прессе саму идею музея. Общество также начало выражать сомнения в том, нужен ли музей вообще[614]. Уже в 1885 году Забелин, возглавивший музей в том же году, сравнивал его с «парализованным больным и несостоятельным должником» [Формозов 1984: 178][615].

После непримечательного открытия Исторический музей исчез со страниц прессы. Первый краткий путеводитель по экспозиции увидел свет лишь в 1914 году. Кажется, общество практически забыло о музее, который лишь несколько лет назад был у всех на слуху. «Главный» музей России был явно настолько «невидим», что в 1910-е годы в связи с 300-летием династии Романовых было выдвинуто еще одно предложение о «Всероссийском национальном музее».

Создание национального музея в очередной раз оказалось невозможным проектом. В ретроспективе неосуществимость такой коллективной мечты очевидна. Но тогда, в предвкушении публичного музея для показа всей стране, современная русская пресса встречала каждого нового кандидата как подлинно национальное учреждение. И хотя сам Исторический музей не оправдал ожиданий, связанный с ним публичный дискурс стал неотъемлемой частью практики построения культуры. В результате всех этих фальстартов русская публика объединилась, чтобы представить себе, что должно составлять такой национальный институт, и эти представления оказались гораздо более важными, чем сам музей, который мог бы когда-нибудь появиться[616].

Глава 7

Национальное возрождение в полном объеме

От культа старины к сувенирной идентичности

В конце XIX века русское национальное возрождение проявилось не только в крупных архитектурных формах, но и в изделиях ручной работы и сувенирах, которые производились художниками и кустарными мастерскими в больших количествах. Этой миниатюрной версией национальной культуры занимались художники в Абрамцеве, Талашкине и других подобных центрах. Предметы проникали в публичное поле с помощью театральных постановок, выставок-продаж кустарных изделий, всемирных выставок и сопутствующих критических комментариев в прессе. Не только отдельные вещи, но и целые культурные объекты отныне репрезентировали эту придуманную традицию, которую я буду называть «наша Берендеевка» – название, использованное драматургом Островским для обозначения царства мифического царя Берендея, которое впоследствии русские журналисты применяли для описания Кустарного отдела Русского павильона на Всемирной выставке в Париже в 1900 году.

Сказочная деревня Берендеевка является местом действия пьесы Островского «Снегурочка. Весенняя сказка», написанной в стихотворной форме и опубликованной в 1873 году[617]. Будучи окказионализмом, новое слово вскоре зажило собственной жизнью. Берендеевка и ее производные – прилагательные «берендеевский» и «берендеев», абстрактное существительное «берендеевщина» – стали обозначать разнообразные фантастические