Книга Дом волчиц - Элоди Харпер

— Мы не можем туда пойти! Это страшное место!

— Но ты выглядишь так… замечательно, — удивленно возражает Руфус, глядя на ее почти приличное белое платье и тщательно уложенные волосы.

Амара понимает, что нельзя признаваться ему, как она стыдится убожества лупанария. Придется придумать более поэтичную причину, по которой нельзя туда идти.

— Мой хозяин невероятно жесток, — отвечает она. — Если он заподозрит, что я могу быть счастлива с тобой хотя бы всего на час, то никогда не позволит мне увидеть тебя снова.

— Правда? — Руфус выглядит встревоженным.

Амара бросает на него уклончивый взгляд, словно стесняясь говорить прямо.

— Если он узнает, что мне кто-то дорог, он меня жестоко покарает.

Она представляет, как посмеялся бы над ее выдумкой Феликс, которого никогда не волновало ничего, кроме денег.

Руфус сжимает ее ладонь.

— Я отведу тебя к себе домой. Мои родители уехали на лето.

К дому их сопровождает небольшая свита рабов, должно быть, дожидавшаяся перед театром во время представления. Руфус по-прежнему с воодушевлением рассуждает о пьесе, и они вместе забавляются, воображая, в какие еще проделки могли бы пуститься Фаида и ее возлюбленный по окончании пьесы.

— Даже наш евнух в конце концов женился на своей девушке, — говорит он о насильнике, — так что никто не пострадал.

Привратник впускает их в богатый особняк, расположенный неподалеку от дома Зоила, и Амара снова радуется, что они не пошли в лупанарий. Руфус проводит ее через атриум, выложенный прекрасной мозаикой на морскую тему, и она воображает, в какой ужас он пришел бы при виде глинобитного пола в «Волчьем логове». Когда они проходят через дворик, он останавливается, чтобы сорвать веточку жасмина.

— Этот запах всегда напоминает мне о тебе, — говорит он, давая ее Амаре. — Как ты сидела в том саду в окружении тысячи белых звезд!.. Я тогда даже удивился, что не знал, что у адмирала есть дочь, а потом вспомнил… — Он осекается.

«А потом ты вспомнил, что Плиний снял шлюху», — думает Амара.

— Какие прекрасные слова, — шепотом отвечает она, вдохнув аромат цветка и заткнув его за ухо. — Спасибо.

На сей раз она не противится его поцелуям. В конечном счете она здесь именно для этого.

— Нам чуть дальше, — говорит он, выпуская ее из объятий. — Мои комнаты в той стороне.

Прежде чем отвести ее в спальню, Руфус обращается к сопровождавшему их рабу:

— Виталио, принеси нам, пожалуйста, закуски.

Покои Руфуса расположены возле просторного сада. Она улыбается про себя, увидев на стенах картины с изображением театральных масок и актеров на сцене. Руфус подводит ее к ложу и располагается рядом с ней. Виталио приносит им вино и легкий ужин. Поставив на столик возле ложа хлеб, сыр и сушеные фиги, он удаляется.

Не успевает он уйти, как Руфус порывисто заключает ее в объятия. Амаре неожиданно становится страшно. Происходящее слишком сильно напоминает то, что ей доводится терпеть в лупанарии. Амаре так важно ему понравиться, а она понятия не имеет, как надлежит вести себя куртизанке. Стоит ли уступить Руфусу или он захочет преодолеть ее сопротивление?

— Постой! — Она отталкивает его, садится и поправляет платье. Сердце ее колотится от волнения. — Одну минуту.

Руфус удивленно смотрит на нее. В конечном счете он ведь не позволял себе грубости. Чего еще можно ожидать от мужчины, снявшего женщину на ночь?

Она вспоминает Фаиду, обладавшую иллюзорной властью над мужчинами. Руфус верит, что именно так все происходит и в жизни. Вся власть сосредоточена в его руках, а Амара бессильна, но ему об этом неизвестно. И он никогда не должен это понять.

Она с гневом поворачивается к нему.

— Ты слишком много себе позволяешь.

Они в изумлении глядят друг на друга. Слова будто сами собой сорвались с ее языка. Амара лишь играет очередную роль и все-таки чувствует, что только что нашла собственный голос. Она вынимает из волос цветок жасмина, давая волю гневу, постоянно тлеющему в ее душе.

— Значит, ты принял меня за дочь адмирала, — говорит она. — А когда оказалось, что это не так, решил обходиться со мной как со шлюхой. Я сказала тебе, что моя жизнь не всегда была такой, что я ценю доброту и уважение, а ты не демонстрируешь мне ни того, ни другого.

Амара ожидает возражений и уже готовится бросить его и в ярости выскочить в ночь, но Руфус тотчас же сдается.

— Прости, — говорит он, покаянно наморщив лоб. — Я не хотел тебя расстраивать.

Амара обнаруживает, что разожгла в себе искру, которую не так-то просто потушить.

— Вот, значит, что ты себе вообразил! Привык брать, не спрашивая разрешения?

— Нет!.. Вовсе нет, я…

— А как же все эти пьесы, которые якобы столько для тебя значат? Как же любовь? У меня достаточно клиентов, — лжет она. — Я думала, ты не такой, как все; думала, ты хочешь чего-то иного. — Амара понимает, что вымещает на Руфусе гнев, направленный на всех мужчин, что необходимо остановиться, пока еще не слишком поздно. Она переводит дыхание и отворачивается, словно не желая показывать чувств. — Я думала, что я тебе небезразлична. — Амара умолкает, ожидая, примет ли он роль, которую она пытается ему навязать.

Он робко дотрагивается до ее плеча и, увидев, что она не отодвигается, начинает прикасаться к ней уже с большей смелостью.

— Пожалуйста, — говорит он, накрыв ее ладонь своей. — Мне очень жаль. Позволь мне искупить свою вину.

Амара постепенно разрешает ему снова завоевать свое расположение. Эта роль оказывается не слишком сложной. Никто еще не прилагал таких усилий, чтобы ее очаровать. Руфус дразнит ее, игриво пытаясь подавать ей еду, и смеется над собой. Улыбчивые ямочки на щеках делают его похожим на Купидона. Амара принимает предложенный им бокал вина и улыбается, когда он не в свою пользу сравнивает себя с мнимым евнухом из только что виденной ими пьесы. Наконец, когда он, уморительно изображая изумление, шутит о том, как ужаснулся ее гневу, она поневоле прыскает от смеха.

— Как бы я хотел писать для театра! — произносит он ей, убедившись, что они снова друзья, и угощает ее горсткой сушеных фиг. — К сожалению, я бездарен.

— Не может быть!

— Нет, это правда. Возможно, я болван, но хотя бы сам это понимаю, — говорит Руфус. — Кроме того, мой отец пришел бы в ярость. Он хочет, чтобы в следующем году я избирался на должность эдила[30]. — Он морщится. — Представляешь? Бесконечно подхалимничать, привлекать голоса, а потом целый год умирать со скуки, слушая, как все занудствуют про распределение зерна. Из меня вышел бы бездарный эдил.

— Но ведь эдилы могут по своему выбору устраивать торжества, — замечает она, вспомнив Фуска. — Возможно, ты мог бы дать бесплатное театральное представление вместо обычных игр гладиаторов?