Книга Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе - Александр Смулянский

имеет дело с предполагаемой синхронией психических процессов, при описании которой нет нужды прибегать к архаичным философским категориям «целого», из реальности желания аналитика не следует выводить необходимость реагировать на каждый из них в отдельности. Желание аналитика производит анализ там, где проявления второй сексуации выходят в речи анализанта на передний план.

Эта формула позволяет уйти от туманных определений, предполагающих сведéние аналитического процесса к реакциям на стигмы бессознательного в речи анализанта. Аналитик здесь предстает натасканным на определенные реакции. Даже интерпретация зачастую описывается как реакция едва ли не поведенческого свойства, как если бы анализанту достаточно было простимулировать, пощекотать специалиста своей речью, чтобы получить драгоценное молоко толкования. Однако ни оговорка, ни упорное привнесение субъектом некоторого содержания не имели бы никаких шансов вызвать ту или иную аналитическую реакцию, если бы не были продиктованы не просто бессознательным желанием, как принято считать, но тем, что сопротивляется сексуации, заново вносимой самим анализом.

Сказанное позволяет совершенно иначе взглянуть на пресловутую «защиту», которую принято связывать с не признаваемым субъектом внутренним бессознательным конфликтом. Эта точка зрения настолько укоренилась в культуре анализа, что почти вытеснила оригинальный фрейдовский подход к защите как в первую очередь к результату уже свершившегося вмешательства аналитика. Это обстоятельство может показаться очевидным, но фрейдовское предприятие вкладывает в него особый смысл. Вместо того чтобы полагать, будто аналитик, совершая конфронтации по отношению к высказанному анализантом, очерчивает психический конфликт и становится медиатором между субъектом и его сопротивлением, логика сексуирования требует признать, что аналитик является посредником между элементами иного рода: а именно между усвоенным субъектом способом сексуации на базе пола и тем, что выходит за ее пределы.

Сопротивляющийся в анализе субъект вовсе не воспроизводит собственное сопротивление ранее вытесненному. Именно от этого следует отправляться аналитику, чтобы не переоценивать свои возможности познания бессознательного анализанта и не уподобляться аналитикам, претендующим на доскональное знание психической жизни пациентов, включая препятствия к разрешению симптома и продуктивной деятельности. Завороженный всеведением, которому противопоставляется зашоренность психотерапии, работающей «по запросу», аналитик сам легко попадает в ловушку и утрачивает ориентиры. Путеводная звезда анализа – направление в сторону границ особым образом сексуированных практик желания – может быть потеряна даже при самом добросовестном и пристальном интересе к бессознательной жизни анализанта.

В подобной перспективе пресловутый фрейдовский интерес к сексуальности обретает реальную теоретическую почву, оказываясь инвертированным, обращенным, поскольку, в отличие от фрейдовского анализа с его чрезмерным вниманием к вопросам пола, указывает на возможность вывести субъекта за пределы половой сексуации. Аналитик занимается вовсе не набившими оскомину повреждениями и незавершенностью психического развития в сфере пола, а результатом определенного способа вхождения субъекта в практику желания. Последняя предполагает, что субъект защищает не просто то или иное содержание бессознательного, он упорствует в самом способе отправлять желание, который достигнут на текущей стадии, поскольку лежащая в основе практик желания отцовская метафора усваивается субъектом образом, соответствующим актуальному состоянию сексуации. За пределы этого состояния субъект самостоятельно выйти неспособен, что и сообщает аналитической практике ее уникальность.

Именно по этой причине Лакан отказывается от прекраснодушного представления о целях анализа как «обретении себя» субъектом в той части, которая ранее подчинялась бессознательным импульсам. Вместо фрейдовского «Wo Es war, soll Ich werden»[64], зачастую толкуемого в терминах полной передачи, уступки сознанию со стороны бессознательного того, что не позволяет субъекту избавиться от симптома, Лакан предлагает воссоздать совершенно новый элемент психической жизни. Сама приведенная формула, до сих пор дающая пищу для недоразумений, должна быть понята не столько в философском, сколько в сугубо аналитическом ключе, к чему располагает и неспособность подавляющей части исследователей, даже признающих провал ее картезианского прочтения, предложить нетривиальную и достойную фрейдовского начинания альтернативу.

Но какое Я имеет в виду Фрейд? Речь, разумеется, о Я аналитика – не об Эго, о которое не раз спотыкалась дезориентированная долакановская аналитическая теория, вплоть до требования идентификации с этой инстанцией, а о Я, полученном аналитиком в ходе собственного анализа, которое отличается прежде всего тем, что его не следует предлагать анализанту, поскольку оно не предполагает идентификации и не может служить ни примером, ни ориентиром, но лишь техническим средством сопротивления, исчерпывающе описанным в «Основах лечения»[65]. В аналитическом дискурсе техника, как показывает Лакан, создает для анализанта преграду, столкновение с которой обнаруживает работу отцовской метафоры, выступающей на сей раз не в виде закона, воспрещающего наслаждение, а в виде знания о существовании закона самого желания. Ничего больше в анализе не происходит, и ни для чего иного он не предназначен. Эта горькая истина чрезвычайно трудно далась аналитикам, долгое время державшимся за надежды раннего Фрейда, что анализ сможет стать для субъекта своеобразным курсом подготовки, тренингом по управлению собственными бессознательными побуждениями.

Из анализа не следует ни бóльшая трезвость, ни более высокий уровень осознанности субъектом своих поступков. Напротив, возобновляющаяся в аналитическом дискурсе сексуация, как и любая другая, высвечивает в действиях субъекта измерение, к которому апеллирует вносимый аналитиком соблазн.

Вот почему Лакан называет acting out неотъемлемой частью аналитического вмешательства. Субъект в анализе не функционирует как перерабатывающий завод – устойчиво присутствующий в психоаналитической подготовке образ «здоровой части Я» как фабрики, переплавляющей бессознательную материю в нечто пригодное для использования. Напротив, еще фрейдовские наблюдения опровергали эти расчеты, показывая, как в действиях субъекта в анализе проступает нечто, о чем он имеет столь же смутное представление, как и о сущности самого симптома. Анализант не находит в анализе голову, он ее теряет, причем образом, строго определенным той системой, в которую его желание в ходе анализа попадает.

Именно так следует толковать настойчивое желание Фрейда преподать анализируемому субъекту урок психоаналитической теории, объяснить принципы работы его бессознательного. Упрекая Фрейда в настойчивом распространении сугубо внутрианалитического знания, полагая это признаком недостаточной зрелости тогдашнего аналитического метода, из виду упускают, что фрейдовское вмешательство в психическую повестку приходится на период, когда сама аналитическая теория во всей своей первозданности была не чем иным, как способом соблазнения. В том же ключе следует истолковывать и фрейдовские попытки поделиться этой теорией с анализантом, который хотя и не приобретает в результате решительно никакого знания, тем не менее вовлекается в происходящее на свой страх и риск.

Все это подводит к пересмотру роли в анализе центрального и наиболее значимого элемента лакановского дискурса – объекта а. Его выделение порождает ряд недоразумений, далеко не всегда преодолимых с помощью тех эпистемологических преимуществ, которые этот объект с собой в аналитическую мысль привносит. Уже сама его ключевая позиция подводит исследователей к совершенно различным выводам, самый распространенный из которых – императив нейтральности аналитика, буквально его бытия-ничем. Поскольку присвоить объекту