Книга Путевка в «Кресты» - Борис Седов

Не довелось ему попутешествовать по тайге в Блондиновом сапоге хоть несколько километров. Он был пущен в дело немного раньше. Именно пущен…

Блондин откинул назад свое мощное тело, отвел в сторону руку с шабером и негромко позвал:

— Слышь, мент. Оглянись.

И тут же стажер резко повернулся к нам, выпятил вперед перетянутую новенькой портупеей грудь. Все сделал как по заказу. Подставился так, что об этом можно было только мечтать. И в тот же миг рука Блондина — как праща — сделала широкое круговое движение…

Мне удалось зафиксировать краем глаза, как мелькнул, уходя в полет, шабер. Мне удалось расслышать, как он издал легкий свистящий звук, рассекая воздух. И я отчетливо видел, как точно посередине груди мальчишки-стажера к ремешкам портупеи тут же добавилось еще одно украшение — рукоятка, вырезанная из старого дубового плинтуса и залитая точно посередине свинцом для баланса. Одна только ручка. Клинок же, пробив грудину, полностью погрузился внутрь дурака, решившего поиграть в отчаянного парня. Последний раз в своей жизни.

Я еще успел заметить, как стажер покачнулся, но как он упал, увидеть уже не успел. В этот момент ручища Блондина обрушилась мне на спину и придала мне такое ускорение вперед, что я чуть было не перешел из сидячего положения в позорную стойку раком. Но сумел кое-как устоять на ногах, хотя и сделал несколько неуклюжих шагов к кромке воды.

— Быром ныряй!!! Мент уже мертв! Коста, ныряй!!! — надрывался, орал что есть мочи у меня за спиной Блондин. — Ныряй!!!

В этот момент его голос заглушило громкое уханье тревожной сигнализации. Настолько громкое, что тут же решительно откинуло в сторону все остальные звуки. Пропитало собой все пространство. Унеслось в даль над рекой, чтобы, отразившись от соснового бора на противоположном берегу, вернуться назад. И тут же с этим оглушительным воем решил поспорить треск пулеметной очереди. С вышки открыли огонь над головами. Братву на промзоне клали на землю.

А я в это время, поднимая фонтаны брызг, в несколько гигантских шагов добрался до удалившегося уже от берега плота — третьего от буксира — и, задержав как можно глубже дыхание, нырнул под него. Словно в мгновение ока перешел из одного мира, вопящего сиреной и трещащего пулеметной очередью, в совсем иной, холодный и мрачный. Спокойный и тихий, но угрожающий мне гипотермией и утоплением — если не успею вовремя отыскать спасительные дыхательные трубки.

Стараясь не суетиться и не растрачивать попусту сил, цепляясь одеждой за всевозможные сучки и железки, я все же сумел проплыть под плотом до противоположного его борта и затратил на это, должно быть, считанные секунды. Но они показались мне вечностью! И воздуха мне катастрофически не хватало — еще чуть-чуть, и начну пускать пузыри! Я принялся судорожно шарить рукой по нижней кромке плота. И — о, счастье! — почти сразу нащупал одну из дыхательных трубок. Я стремительно скользнул ладонью по ней, отыскал широкий конец — «загубник» — и жадно приник к нему ртом. Потом с силой выдохнул из себя воздух, постаравшись сделать это как можно резче — так, чтобы выдуть из длинной трубки побольше воды. Понимая, что если это мне не удастся с первой попытки и я не смогу нормально дышать, то останется лишь всплывать на поверхность и сдаваться в плен мусорам.

Не так страшен черт, как его малюют. У меня все получилось. Когда я сделал первый вдох через трубку, то с облегчением обнаружил, что в ней осталась лишь капля воды. Или слюны? А черт ее знает! Главное, что я добрался до своего «первого класса». Я нормально дышу. Я с каждой секундой уплываю все дальше и дальше на волю. Я даже, чтобы меня не снесло течением, крепко держусь правой рукой за скобу — совершенно не помню, когда за нее ухватился. Теперь остается последний вопрос: куда запропастился Блондин? Все ли у этого метателя шаберов в норме?

Не успел я об этом подумать, как рядом со мной зашевелилась огромная туша, начала оттеснять меня от моей скобы, выталкивать из-под плота на поверхность. Блондин, дьявол его побери! Я зацепил его за одежду и, приложив невероятные усилия, подтянул этот шестипудовый кусок протоплазмы, дергающийся и сопротивляющийся, к кромке плота, ткнул в него еще одной дыхательной трубкой — точно как и скобу, я не помнил, как ее обнаружил.

Блондин прижался ко мне спиной и затих. Я лишь ощущал, как ритмично пульсирует его могучее тело, втягивая в себя живительный воздух. И выдувая его обратно. И опять втягивая. И опять выдувая… «Молодец, — подумал я. — Сумел тоже выплюнуть воду из трубки. Сейчас отдышится, закрепится на своих скобах, и мы уже поплывем спокойно. Подальше от зоны. Поближе к нашему проводнику-аборигену». По моим грубым расчетам до его прибрежной избушки пути нам где-то около часа. Надо бы засечь время.

У меня на руке были отличные водозащитные часы, которые я еще три года назад выиграл у одного фраера в рамс. Я поднес левую руку к лицу…

И только тут понял, что все это время нахожусь под водой с зажмуренными глазами. И даже этого не заметил! Я всего-навсего об этом забыл — были заботы и поважнее! И я избавлялся от этих забот на ощупь — на ощупь плыл под плотом, на ощупь отыскивал дыхательные трубки, на ощупь боролся с Блондином. Ну что за дурак!!! Ведь даже и не подумал открыть глаза.

Впрочем, как оказалось, от этого я почти ничего не выиграл бы.

Я открыл глаза. И что дальше? Да ничего! Под плотом было настолько темно, что разглядеть можно было лишь смутные очертания каких-то предметов. Точнее, этими «предметами» являлся Блондин в единственном экземпляре. Еще точнее — его задница, почти уткнувшаяся мне в лицо. И то я сумел определить, что это за часть тела, лишь дотронувшись до нее рукой.

К темноте под плотом добавлялись отсутствие маски или хотя бы очков для бассейна. Да и вода в реке была весьма мутной. Так что ни о каких часах можно и не мечтать. Мудреное дело — в подобных условиях суметь разглядеть на них циферблат. Хоть они и не пропускают воды. Придется положиться на интуицию. Или отсчитывать по секундам: и один, и два, и три, и четыре… Сколько там нужно буксиру, пока он не свернет за излучину так, чтобы не был виден из зоны? По моим наблюдениям — не более получаса… Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь… Полчаса — это значит не торопясь досчитать до тысячи восьмисот. После чего добавить еще немного для верности, округлить до двух тысяч… Сто восемь, сто девять, сто десять… А если после двух тысяч все будет нормально — не окоченеют руки, цепляющиеся за скобы, не начнет попадать в трубку вода, не начну замерзать в ледяной воде, — то можно плыть под плотом и дальше. Зачем раньше времени вылезать наружу?.. Триста тринадцать, триста четырнадцать… На счете «девятьсот сорок восемь» я почувствовал, как от холода на руках начало ломить пальцы. И тут же я с удивлением вспомнил, что за все время, пока нахожусь в воде, это первый раз, когда подумал о том, что замерз. Когда я нырял под плот, мне было совсем не до обжигающего холода Ижмы. Голова в этот момент была забита другими проблемами — не захлебнуться, не дать потонуть Блондину, попробовать разглядеть что-нибудь на часах. А потом, когда все эти головняки остались далеко позади, организм, по-видимому, адаптировался к ледяной воде. Да и кожа к тому же обильно смазана жиром. И сейчас телу не холодно. Вот только руки… Тысяча четыреста восемнадцать, тысяча четыреста девятнадцать… И чего, идиот, тоже не смазал их салом?