Книга Принц Николас - Эмма Чейз

– Ты хоть представляешь, о чем меня просишь?

– Я прошу тебя остаться. Здесь. Со мной. – Разочарование делает мой тон ледяным.

Она же вспыхивает.

– Да, остаться и смотреть, как ты объявляешь всему миру, что женишься на ком-то другом! Остаться и смотреть, как ты ходишь на вечеринки и званые обеды, как позируешь для фото с кем-то другим. Остаться и смотреть… как ты даришь кольцо своей матери другой.

Я вздрагиваю.

Оливия отталкивает меня и поднимается с постели.

– Ты такой ублюдок!

Она направляется к книжному шкафу, но я спрыгиваю с кровати, чтобы поймать ее. Я обнимаю Оливию за талию, заставляя стоять на месте: грудь прижимается к ее спине, рука в ее волосах.

– Да, я чертов ублюдок, – хрипло шиплю я. – Но я не могу… вынести этого. Мысли о том, что ты далеко за океаном. Мысли никогда больше не увидеть тебя, никогда не прикоснуться к тебе снова.

Я закрываю глаза и прижимаюсь лбом к ее виску, вдыхая теплый аромат, сжимая Оливию очень сильно, но я слишком отчаялся, чтобы ослабить хватку.

– Я люблю тебя, Оливия. Я люблю тебя. И я не знаю, что делать. Я не знаю, как отпустить тебя.

Она дрожит в моих руках. А после всхлипывает. Огромным, выжимающим, разрывающим сердце взрывом, который разрушает меня.

Мне стоило бы оставить ее. Стоило уйти сразу, как только начал чувствовать… все это. Я не должен был удерживать ее. Это была самая жестокая вещь, которую я когда-либо делал.

Оливия поворачивается в моих руках, прижимается лицом к моей груди, орошая ее слезами. Я притягиваю ее ближе и глажу по волосам.

– Не плачь, любимая. Шшшш… пожалуйста, Оливия.

Грустный взгляд направлен на меня.

– Я тоже тебя люблю.

– Я знаю. – Я глажу ее лицо. – Я знаю.

– Но я не могу… – ее голос дрожит. – Если я здесь останусь, если я буду смотреть, как ты… это будет как сожжение заживо, пока от меня не останется лишь пепел.

Мои ребра сжимаются, словно вокруг них обвилась змея, делая каждый вдох болезненным и тяжелым.

– Было несправедливо просить тебя о таком, Оливия, – я вытираю ее слезы. – Пожалуйста, не плачь больше. Пожалуйста… забудь. Забудь все, что я сказал. Давай просто…

– Наслаждаться временем, которое у нас осталось, – мягко заканчивает она.

Я провожу пальцем по ее переносице.

– Вот именно.

* * *

Оливия

Я жду снаружи кабинета королевы. Ее секретарь Кристофер сказал, что она не сможет увидеться со мной сегодня, но, тем не менее, я жду. Потому что я должна… должна попытаться.

Когда она выходит из кабинета, энергичная и эффектная, я говорю:

– Мне нужно с вами поговорить.

– Нам с вами не о чем говорить. – Она даже не взглянула на меня, просто прошла мимо к двери кабинета.

– Ваше Величество, пожалуйста!

Наконец она останавливается и поворачивает свою голову. Ее губы кривятся, когда она окидывает меня взглядом. И этот Кристофер, должно быть, телепат, потому что, когда королева входит внутрь, он без слов поднимает руку, приглашая меня следовать за ней.

Я не знаю, как долго она позволит мне говорить, поэтому, как только закрывается дверь, я начинаю:

– Николасу нужно больше времени.

– Время ничего не изменит, – кратко отчеканивает она.

– Он не готов!

Она проходит за стол, просматривая бумаги на нем.

– Конечно, он готов. Он был рожден для этого. В прямом смысле.

– Он не хочет этого.

– Но он это сделает. Потому что он благородный человек и это его долг.

– Я люблю его!

Это заставляет королеву остановиться. Ее рука замирает над листом бумаги, а голова медленно приподнимается, чтобы встретится со мной взглядом.

А затем выражение лица королевы смягчается: морщины вокруг ее рта и глаз разглаживаются, отчего она выглядит добрее. Как у бабушки, которой она и является.

– Я верю тебе. Он тоже тебя любит, ты знаешь. Когда он смотрит на тебя… Мой сын смотрел на его мать так же, как на Восьмое Чудо Света. Последние месяцы Николас очень сильно напоминал мне своего отца, время от времени мне даже казалось, что передо мной стоит мой сын. – Она жестом указывает на диван возле камина. – Присаживайся.

Я осторожно сажусь, пока она передвигает мягкий стул и садится ко мне лицом.

– У меня был второй ребенок, после Томаса… дочка. Николас рассказывал тебе об этом?

– Нет, – отвечаю я, весь праведный запал меня покидает.

– Она была болезненным, красивым созданием. Родилась с пороком сердца. Мы побывали у всех специалистов, докторов всего мира. Эдвард сошел с ума от горя. И я готова была отдать корону, чтобы спасти ее… но ничего не поделаешь. Нам сказали, что она не протянет и месяца. Она дожила до шести лет.

На минуту она, кажется, потерялась в воспоминаниях. Затем ее серые глаза моргнули, избавляясь от воспоминаний. Ее взгляд вернулся обратно в настоящее – обратно ко мне.

– Тогда я выучила урок, что надежда – это жестоко. Безжалостный подарок. Честность и строгость могут показаться бесчеловечными, но на самом деле это милосердие. – И тогда ее голос превращается в сталь: – Нет никакой надежды на будущее у тебя с моим внуком. Ничего. Тебе нужно принять это.

– Я не могу, – шепчу я.

– Ты должна. Закон есть закон.

– Но вы можете изменить закон! Вы можете сделать это для нас – для него.

– Нет, не могу.

– Вы – королева!

– Да, правильно, а в твоей стране есть президент. А что бы случилось, если бы завтра ваш президент объявил, что выборы будут проходить каждые восемь лет вместо четырех? Что бы сделало ваше правительство? Что бы сделали ваши люди?

Я открываю свой рот… но слова его не покидают.

– Изменения требуют времени и воли, Оливия. У Весско нет воли, чтобы изменить это. И даже если бы и была, сейчас не то время. Каждый монарх связан законом. Я не Бог.

– Нет, – огрызаюсь я. – Вы монстр. Как вы можете так поступать с ним? Как, зная, что он чувствует ко мне, вы можете так поступать с ним?

Она поворачивается к окну.

– Смерть ребенка, – это единственное, что может заставить человека желать себе смерти. Томас помог мне пройти через это. Потому что я знала, что он нуждался во мне. И когда мне пришлось похоронить его и Калисту, Николас и Генри стали теми, кто вытащил меня из тьмы, потому что они нуждались во мне еще больше. Поэтому, если ты желаешь думать, что я монстр, это твое право. Возможно, так и есть. Но поверь мне, когда я говорю, нет ничего – ничего, – чего бы я не сделала для своих мальчиков.