Книга Жил-был раз, жил-был два - Франк Тилье

– А теперь займемся Калебом Траскманом.

55

– Единственная его фотография, которую мне удалось найти. Я вырезал ее из обложки одной из его книг. Она сделана в девяносто третьем году, тогда ему было тридцать пять. Нашего типа в действительности зовут Кристиан Лаваш, понимаю, почему он взял псевдоним…[50]

Габриэль вгляделся в протянутый Полем портрет. Тридцать пять лет в девяносто третьем году… Получается, ему было сорок девять в момент встречи с Жюли.

– Похоже, несмотря на растущую популярность, Калеб Траскман умудрялся скрывать свою личную жизнь не хуже главного персонажа его последней книги, этой Лин Морган. Ноль информации о нем в Интернете, совсем ничего. Но я все-таки накопал несколько статей в прессе. В редких интервью он говорит только о своем творчестве и ни слова о частной жизни. Он не позволял себя фотографировать. Такое ощущение, что его постоянно что-то мучило, и он много раз утверждал – держись крепче! – что если бы не писал все эти жуткие истории, то, скорее всего, стал бы преступником. И на шутку это вовсе не походило.

На мужчине с длинными черными волосами были большие очки с чуть тонированными стеклами, перерезавшие лицо пополам. Аккуратно подстриженная бородка контрастировала с кожей почти болезненной белизны. Он держался вполоборота к объективу, не улыбаясь, будто ему не терпелось скрыться.

– Ты показывал этот снимок Ромуальду Таншону? – спросил Габриэль.

– Да, прямо перед тем, как отправиться в дорогу. Разумеется, он совершенно не помнит, видел его или нет. Ничего удивительного, как тут вспомнить через столько лет? Насколько я знаю, никто никогда не упоминал о приезде в Сагас какого-то писателя. Траскман явился без фанфар и растворился в толпе… Мои парни позвонили кое-кому. Как и говорится в предисловии, писатель скончался в две тысячи семнадцатом, самоубийство не вызвало никаких сомнений. Он покончил с собой в четырехстах метрах от дома выстрелом в голову. Два свидетеля шли в этот момент по пляжу. Учитывая состояние лица после выстрела, сын не смог опознать отца, но ДНК подтвердила его личность. Соответственно, дело было быстро закрыто: его жена умерла несколькими месяцами раньше, Траскман наблюдался у врача из-за депрессии… Точка.

Поль уткнул указательный палец в обложку:

– «Последняя рукопись» – посмертный роман Траскмана. Ты сам читал, действие разворачивается в две тысячи семнадцатом, описываемые события и полицейские методы доказывают, что именно тогда он и написал ее, а никак не в две тысячи седьмом. В предисловии сын объясняет, что отец не придумал концовку, но мы-то знаем, где хранились последние страницы.

– Они были у Давида Эскиме.

– Точно. Что и вынудило сына самому взяться за перо. Развязки, конечно же, разные, но он сумел расшифровать различные движущие мотивы, придуманные его родителем, чтобы предложить логичную концовку.

Поль отпил глоток пива.

– Трудно объяснить, как Эскиме раздобыл эти страницы, но одно очевидно: своими намеками он стремился привести нас к «Последней рукописи». Совсем как Калеб Траскман, который, написав эту книгу, хотел неявным и тонким способом признаться в своей ответственности за исчезновение Жюли. Это в определенном смысле его исповедь post mortem. Способ поведать читателям о своих преступлениях, но так, чтобы те ничего не заподозрили. Двойное извращение.

Тишина. Поль откашлялся и продолжил:

– Книга чертовски лихо закручена, со всеми этими историями рукописи в рукописи. Настоящий ребус из русских матрешек, в котором отражен необычайно закомплексованный и неуравновешенный рассудок Траскмана.

– Интеллектуальный лабиринт…

Поль достал блокнот, в котором делал заметки:

– Да, можно и так сказать. Короче, я записывал детали, которые находил по мере чтения, и они не оставляют сомнений в причастности Траскмана к нашему делу. По сути, но и по форме тоже. Начнем с сути. «Последняя рукопись» – это один из внесерийных романов в творчестве писателя, с новыми персонажами. Сара Морган, семнадцатилетняя девушка, исчезает однажды вечером во время своей спортивной тренировки. Как твоя дочь. Тот же возраст, очень схожая внешность. Используя известный художественный прием «рассказ в рассказе» в отношении собственного ремесла, Траскман описывает писателей как людей с извращенным рассудком, мерзких созданий, способных на любые ужасы: удержание в неволе, извращенность, убийство. Пример: «Длинная исповедь насильника и убийцы, ни разу не пойманного рецидивиста, который в преклонном возрасте принимает решение сделать полное признание в виде романа».

Поль положил ладонь на книгу как бы в подтверждение своих слов.

– Но вымысел из этого романа стал нашей реальностью: для тех, кто знает всю историю, совершенно очевидно, что Траскман раскрывает собственную индивидуальность, своих демонов, свою страсть к преступлениям. Он описывает сцены с хирургической точностью, словно сам при них присутствовал. Помнишь сиамских двухголовых близнецов из дневника Жюли? Он сам этот монстр и есть. Это он, человек, который за завесой своеобразной нормальности творит зло. И он покончил с собой не потому, что его жена умерла, и не из-за депрессии, а…

– …из-за того, что он совершил в действительности.

Поль кивнул и снова погрузился в свои заметки:

– «Бессмертная Каспарова» тоже упоминается. Она занимает центральное место в сюжете и преследовании виновного. И не следует забывать, что в самом начале романа речь идет о сером «форде» с фальшивыми номерными знаками, в котором обнаружили тело. В точности такую машину использовали для похищения Жюли.

Габриэль тоже заметил эти детали. Да и могло ли быть иначе? История из «Последней рукописи» проняла его до самого нутра, до глубин его плоти. Тем более что, помимо деталей, приведенных Полем, один из главных героев страдал амнезией, как и сам Габриэль. Несмотря на его молчание, бывший напарник продолжил свою цепь доказательств:

– Однако сам сюжет вовсе не повторяет историю твоей дочери, и расследование копов совершенно не похоже на наше, поскольку в книге они работают над убийством, совершенном недалеко от Гренобля. В сущности, повествование просто следует механике романов этого жанра: похищения, убийства, состояние тревожного ожидания. Если бы мы располагали только этими деталями, то есть если бы мы опирались исключительно на суть, было бы трудно стопроцентно доказать виновность Траскмана. В конце концов, кто угодно мог отследить расследование исчезновения Жюли, учитывая, как широко освещалось это дело в прессе, а потом использовать сюжет для вымышленного романа. Но в нашем случае имеется еще и форма…

Он открыл свой экземпляр с многочисленными загнутыми страницами:

– «Лакал», «лавал», «нойон», «абба», «xanax»… Все палиндромы, написанные на гидроэлектростанции, подчеркнуты в книге. Сын сам признается в предисловии, что не знает, почему отец так их выделил. Но разве он не довел до совершенства искусство иллюзии, магии? «Я вам что-то показываю, но вы этого не видите». Наведя прожектор на палиндромы, Калеб Траскман, безусловно, настойчиво тычет пальцем в Сагас, еще один палиндром. Конечно, само по себе это невидимо, и только имея перед глазами целое, можно понять каждую его часть. Траскман – великий стратег, он хотел создать закодированную исповедь, почти не поддающуюся расшифровке. С этой целью он использовал массу уловок, которые, будучи собраны воедино и верно интерпретированы, приводят к раскрытию одной из граней истины: он и есть автор постыдного преступления, в котором невозможно признаться.