Книга Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин

В действительности феномен последнего по времени масштабного царского голода 1890–1892 гг. после исчезновения советского запрета на прошлое изучен достаточно подробно. Летальность была в несколько раз (скорее на порядок) меньше, чем при Сталине, и обусловливалась не запредельным истощением, а вспышкой сопутствующих инфекций, причем вовсе не только в голодающих губерниях. Кровавый царизм смог сравнительно быстро наладить ежемесячное выделение голодающим семьям по 30 фунтов зерна на едока: по фунту (410 г) в день. Поскольку при выпечке вес хлеба увеличивается за счет связанной воды (так называемый припёк), можно оценить душевое потребление казенного хлеба в голодающих губерниях примерно в 550–600 г в день. Совершенно недостаточно, конечно. Особенно учитывая, что крестьянам надо кормить еще и скотину.

Уместно вспомнить полный исторического оптимизма доклад Сталина 6 ноября 1920 г. в Баку (куда Ленин и ЦК его сплавили с глаз долой заниматься национальным вопросом после провала с Пилсудским). Там общенародный прогресс заключается в переходе от 50 г хлеба — «осьмушка на два дня» для московского рабочего (рабочего, но не члена его семьи!) — в 1918 г. до 615 г в день в 1920 г. То есть норматив снабжения, который в начале 90-х годов позапрошлого века считался уровнем голодной катастрофы для селян (у них худо-бедно имелся еще какой-никакой свой урожай, огород, рыба в реке, грибы, ягоды, охота — то, что называется подножным кормом), через 30 лет представляется тов. Сталиным как серьезное достижение советской власти в снабжении городских рабочих (но не городских едоков).

История повторяется через 10 лет, в начале 1930-х годов. Практически вся страна, в первую очередь города, по карточкам получает 500–600 г опилочного хлеба (рабочим на важных производствах до 1 кг, у крестьян, наоборот, все забирается «под метелку»). Норма выдачи времен дореволюционного деревенского голода теперь недосягаемая мечта. Имперскую администрацию можно сколько угодно обвинять в косности, глупости и т. п., но она, как умела, стремилась распределять хлеб среди голодающих крестьян. И у нее было что распределять. Советская администрация решает противоположную задачу увеличения «товарного вывоза» из голодающего села. К тому же кризис 1890–1892 гг. произошел почти на два поколения раньше, и за прошедшие с тех пор 40 лет в странах, сохранивших нормальные условия экономического и политического развития, тема массовых голодных смертей вообще ушла в эпическое прошлое.

Зимой 1917 г., во время Первой мировой войны, перед Февральской революцией, в Петрограде суточная норма гарантированного обеспечения по фиксированной дешевой цене составляла 1,5 фунта (615 г) ржаного хлеба для гражданских лиц и 2 фунта (820 г) для военных. Белый пшеничный хлеб продавался без ограничений, по рыночной цене[95]. Голода и близко не было, хотя раздражение хозяек вызывало систематическое отсутствие в продаже «песку», то есть рассыпного сахара. Который, как несложно догадаться, в условиях сухого закона по серым каналам расходился на самогонку.

Ситуация несладкая, но терпимая, в отличие от того, что начинается в России с приходом большевиков. Как раз благодаря усилиям таких титанов духа, как П. Краснов и его идеократические предшественники. Тут все прозрачно: чем больше в стране частных производителей зерна и, соответственно, больше хлеба, тем меньше простора для рыцарей партийно-чекистского ордена меченосцев с их склонностью крепить диктатуру и «вешать мерзавцев вдоль дорог». Если бы их настоящим приоритетом были интересы страны, народа и экономики, самым удачным решением для руководства ВКП(б) и НКВД было бы проследовать на задний двор и там оформить себе коллективное харакири. Страна вернулась бы к нормальному хлебному рынку, рынок переориентировал бы производство на платежеспособный спрос (что, как не еда, служит первоочередным объектом спроса?), и через год жадные до прибыли частники опять наполнили бы прилавки продуктами. Как то случилось в 1924 или, допустим, в 2000 г. Только кому это надо? Уж точно не товарищам Сталину, Краснову и их тайному ордену. Идея коллективного харакири их пролетарской психике глубоко чужда.

Они заняты укреплением государства. В этой формуле действительно что-то есть. Только надо уточнить, что значит государство в их оптике. Понятно, что это прежде всего они сами. Но ведь и еще что-то! Территория, военная мощь. Что еще? Может, небесная твердь пропаганды? Идея? Вождь? «Народ»? В любом случае быдло, или обыватели, из этого понятия исключены. Равно как и всякие прочие мерзавцы, потребители и мещане. Им в лучшем случае дозволено существовать как объекту управления и изъятия дани. Но не более.

Опять развилка социокультурной очевидности. Или у «быдла» есть некоторые базовые права, в частности право на жизнь и частную собственность, и тогда с ним надо как-то договариваться, умеряя свои руководящие аппетиты. Или права есть только у тех, кто привык говорить на понятном «быдлу» языке силы. Тогда, конечно, приклад в зубы и штык под ребро.

Этику и права человека оставляем в стороне — это категории не из тех, что воспринимаются в дискуссиях, опущенных до уровня джугафилии. Остается разобраться, которая из двух систем эффективнее в чисто практическом плане. И почему российские граждане вот уже четвертое поколение не могут разглядеть довольно очевидной материальной разницы между системами. Или, если угодно, «государствами». Может, им что-то мешает, не дает сосредоточиться? Штык под ребром, приклад в зубах, стальная вертикаль в мозгу?

«Мясо и сало»

От методов наведении порядка в сельском (да и не только сельском) хозяйстве вернемся к еде и описывающим ее цифрам. С начала 1930-х годов основной массив экономических данных засекречивается: чтобы враги не догадались. Первый за долгие годы советский справочник «СССР в цифрах» (кумачовая книжечка размером в два спичечных коробка), был издан только в 1958 г. Применительно к еде там указано, что «мяса и сала» в убойном весе в 1913 г. было произведено 5,0 млн тонн, в 1940 г. — 4,7 млн тонн. Оставим за скобками сомнения в колхозной отчетности, долю приписок в которой установить уже невозможно. Также оставляем в стороне обоснованные предположения о существенном недоучете поголовья скота и произведенного мяса в дореволюционной России.

Если до революции сельский хозяин стремился скрыть часть продукции от государева ока (чтобы не платить налог), то при социализме ситуация прямо противоположна. Руководству выгоднее приписать поголовье и сдаточный вес — за это поощряют. Невыполнение плановых заданий, напротив, карается как контрреволюционный саботаж. Тут напишешь! И, кстати, начальник сверху поддержит: ему тоже надо хорошо выглядеть в глазах Центра. А сколько там в Ярославской, Тверской, Смоленской, Калужской (и далее по кругу) губерниях реально произвели и съели мяса, Кремль никогда не узнает. И даже не поинтересуется. Ему главное, чтобы отчетность снизу шла и централизованные поставки («товарный вывоз») выполнялись. На них держатся армия, спецслужбы и бюрократия — основы режима. А с чем и как там на местах перемогаются, совершенно не важно.