Книга Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов

Никогда прежде не думал Пастухов, что рабочий народ может так сжиться с заводом и — что всего удивительнее — с железом. Тут даже у детей были навыки по части ковки и плавления. Люди здесь поистине любили завод, как живое существо. Пастухов немного смыслил в металлургии. Старшим ребятам он старался объяснять процессы, происходящие во время плавки, в свободное время бывал с ними у печей, у молотов, в литейной. Рабочим нравилось, что учитель ходит на завод. Пастухов еще в Москве, отправляясь на Урал, обучился слесарному делу. Теперь это пригодилось.

В семьях, где росли дети, каждый взрослый умел выковать железную вещь. С ранних лет тут привыкли к железу, к горячему чугуну.

Под вечер Иван Кузьмич вышел на какую-то поляну, заваленную дровами.

«Да это Варварин курень!» — обрадовался он.

Пастухов обошел поленницы. Какие-то кони бродили между пеньков. Полузамерзший мох мягко проваливался под их ногами, и в след просачивалась вода. Завиделась крыша землянки. Она как ярко-зеленый бугор. Видно, недавно обложена свежим дерном, и трава сохранилась, не выгорела и не замокла, не сгнила. На бугре торчала железная труба, и густо валил дым. Трезор кинулся вперед. Знакомая куренная собака выбежала ему навстречу с радостным лаем.

Пастухов отворил дверь в землянку и несколько удивился, видя, что там полно народу.

— Заходи, заходи, Иван Кузьмич, — признал его дедушка Филат, — милости просим!

— Милости просим, господин честной, — всполошилась и Варвара.

Все поднялись при виде гостя.

«Что за люди?» — подумал Пастухов. Он разглядел Чеканникова, Загребина и Волкова. Видимо, попал на какое-то сборище.

— С охоты? — здороваясь с рабочими, спросил учитель.

— С охоты! — с чуть заметным оттенком насмешки отозвался Загребин, рослый, носатый мужик лет сорока, с голубыми глазами. Это человек порывистый и неровный, на сходках кричит во весь голос, ругается последними словами.

Чеканников — бородатый, широколицый, с карими ястребиными глазами. Он сложил руки на столе, как бы приготовившись не ужинать, а что-то обсуждать. Пальцы у него вдвое толще, чем у Пастухова, приплюснутые, словно разбитые, красные, с черными ногтями, на ладонях двойные ряды желтых мозолей.

Волков невысок ростом, усатый, с веселым, острым взором умного и пытливого человека. Волосы стрижены коротко, по-городскому.

Загребин стал рассказывать, как он нагрубил управляющему, и громко смеялся — так, что слезы выступили на глазах.

«А вот этого мужика я и не знаю. Кажется, человек новый», — умывшись и подсаживаясь к столу, подумал Пастухов про Гурьяна, который видом своим отличен был от всех сидевших в землянке.

Ивану Кузьмичу — под тридцать. Он высок, волосы его расчесаны сбоку на пробор, лицо крупное, бритое, со светлыми бровями, руки худые, длинные. Он отдал Варваре жарить одного из глухарей.

На столе появилась водка. Пастухову поставили небольшой граненый стаканчик.

— Глухарь — царь всем птицам, — молвил Волков, подмигнув своим товарищам.

Пастухов уже смекнул, что мужик хитрит.

— Вон, видишь, барин глухарей принес, — сказал Гурьян, ласково обращаясь к маленькой белобрысой девчонке, и что-то еще добавил ей потихоньку.

Учителю такое внимание к ребенку понравилось, и бородатый мужик расположил его к себе. Пастухов знал, что в простых семьях, да еще при посторонних, внимания детям почти никогда не выказывают.

— По стаканчику, — молвил дедушка Филат.

— С горя-то, — добавил Гурьян многозначительно, и Пастухову показалось, что этот человек хочет вызвать его на какой-то разговор.

— Какое же горе? — спросил учитель.

— Конечно! Едим, пьем, мясо есть, глухаря жарим, — подхватил дедушка Филат. — Что же горевать!

— Охота нынче плохая! — мелко покачивая головой вправо-влево и как бы нацеливаясь злым взором на гостя, сказал Загребин.

Гурьян поднял одну бровь и весело взглянул на барина. Ему хотелось поговорить по душам с образованным человеком, узнать, чего они, ученые, хотят, к чему они, грамотеи, клонят. Он уже догадался, что это заводской учитель. Слыхал про него не раз.

— Кричную пропиваем, барин! — заметил Гурьян.

— Ломают кричную-то, — меняясь, подхватил Загребин с оттенком жалобы. Теперь в его голосе слышались плаксивость.

Пастухов готов был к ответу.

— Ну и что же, что ломают! Правильно делают! Работать нашими вододействуемыми колесами это все равно, что лаптем щи хлебать.

Это был вызов, и сразу по всем, кто сидел в землянке, словно пробежал электрический ток.

— Иного выхода нет. Надо ставить машины и машинами работать. Катать железо.

— Купцам на пятистенные-то дома, — заметил Чеканников и, хитро прищурившись, приоткрыл рот, как бы в лесу слушая эхо.

— Нет, не обязательно купцам, можно катать не только кровлю. Да, кстати, и кровля нужна — пожаров будет меньше... Но ведь есть машины, которые могут катать хорошую, сортовую сталь. Тот же кричный молот на других заводах превосходно приводится в действие машинами. Есть заводы, где это уже давно, еще при крепостном так делалось. Машина не враг, а друг человека и должна помочь ему.

Гурьяныч слушал, насупившись.

— Пусть-ка попробуют выковать так... Сталь-то молотовая...

— Знаю, прекрасная молотовая сталь! Но у нас часто бывает так: хозяин привозит машины, и ручной труд становится ненужным. Рабочие волнуются. Так не только у нас в России, но и в других странах. Бывают бунты против введения машин. А ведь если подумать, разве машина виновата? Да взять ту же кричную. Нет слов, мастера на нашем заводе хороши. Я видал, что они выделывают. Говорят, не так давно были мастера еще лучше, — добавил он, чтобы не подумали, что он льстит им, кричным мастерам. — Какой-то был, я забыл его фамилию. Меня еще не было на заводе, но все его поминают.

Загребин взглянул на Гурьяныча.

— Но вот нет этого мастера, — продолжал Иван Кузьмич, — а завод поставит машины и будет эту же сталь выпускать сплошной полосой. Разве ручным трудом, поворачивая крицу руками, много накуешь? А поставь этого же мастера на сортовой стан, он завалит всех нас сталью.

— Той отковки не будет, — заметил Гурьян.

Волков зорко приглядывался к Пастухову. Загребин опять от волнения мелко затряс головой.

— Я сам видал работу машин, — продолжал учитель. — Получается превосходная сталь. И рабочие не жалуются на машину. Жалуются на людей. Беда не в машинах, а в нас самих. Да и виноваты не только хозяева, но и сами рабочие.

— Как же так? — недоумевая, спросил Гурьяныч.

— Машина не нужна! — закричал с сердцем Загребин, ударив кулаком по столу. Он всхлипнул. — От машины голод! Немцы приехали, удивляются, сколько у нас леса, земли, сколько хлеба у нас от казаков везут. У них нет этого. А у них машины!