Книга Дурман для зверя - Галина Чередий

Поздравляю, Аяна, стокгольм крепчал, деревья гнулись. Ты умудряешься вязнуть там, где бы, наоборот, использовать его грубость как опору для того, чтобы вылезти из этой трясины.

— Хорошо, — решила не устраивать препирательств с заведомым проигрышем для меня.

— Что хорошо? — настороженно покосился на меня Захар.

— Давай обсуждать, как мне начать видеть в моем нынешнем положении только плюсы и не мешать тебе получать удовольствие.

— Опять пытаешься извратить мои слова? — нахмурился он. — Я, помнится, упомянул удовольствие и наличие комфортной атмосферы для нас обоих. И мы уже выяснили, что в интимном плане я источник исключительно приятного для тебя опыта, отказаться от которого ты не испытываешь потребности.

— От опыта — да, а вот от источника… — пробурчала себе под нос.

— Тут уж без вариантов — мы идем в комплекте, — ухмыльнулся криво Захар, а я неожиданно затосковала по той его краткой настоящей улыбке. Глупость какая! И видела всего раз. — А так же ко мне, как к твоему любовнику, прилагаются мои деньги, что могут стать шансом для тебя исполнить свои мечты, устроиться достойно в этой жизни, многому научиться и многое повидать. И разве это не достаточный довод для того, чтобы стереть память о старте наших отношений и почувствовать себя чертовски удачливой девушкой, готовой всячески радовать в ответ меня, а не оставаться постоянно насупленной и огрызающейся зажатой ежихой?

— Ты что же мне напрямую предлагаешь учиться вытрясать с тебя какие-нибудь меха-цацки-тачки, ну или что там просили твои прежние исполняющие обязанности постоянных любовниц?

Телефон его ожил, но Захар, глянув на экран, отклонил входящий.

— «Вытрясать» с меня не стоит и пытаться, Аяна. Такое со мной не работает. Но вот развиваться в том направлении, что ты, одеваясь сегодня, робко попробовала, однозначно в твоих интересах. Я не собираюсь пудрить тебе мозги, утверждая, что между нами есть или когда-то будут чувства. Тебе не стоит к ним взывать и устраивать эффектные демарши с раздеваниями, вроде последнего, в попытках пробудить мои стыд и совесть. Моя к тебе похоть погребла их под собой с того самого нашего первого раза, и на реанимацию надеяться не стоит. Но откровенно заявляю, что как раз эта самая похоть и является единственным и мощнейшим рычагом твоей манипуляции мной. Учитывая, что секс со мной и для тебя крышесносно-приятное переживание, есть все шансы превратить свою жизнь в сплошное путешествие по волнам удовольствия.

— Любое путешествие однажды заканчивается. И когда это случится, кем я стану? Такой же циничной, не верящей ни в любовь, ни в дружбу, как ты? Одинокой?

— Ты опять не о том, — скривился этот гуру отказа от возвышенного в пользу приземленного. — Тебе нужно просто избавиться от иллюзий, отравляющих твое восприятие. Они чушь. Мы все и каждый одиноки, и это не изменить никакими красивыми словами и самообманом о наличии чувств. Посмотри на все реально — я тот, с кем тебе будет очень-очень хорошо и как раз гарантированно безопасно, раз уж ты это называешь основным достоинством партнера. Я защищу, обеспечу, позабочусь обо всем, удовлетворю. А когда, как ты выразилась, наше путешествие закончится, ты останешься устроенной и небедной женщиной с квартирой в столице и четким виденьем действительности и приятными воспоминаниями.

Другими словами — разочарованной расчетливой стервой. Сотни возражений закипали в мозгу, но все они иссякали, натыкаясь на непроницаемое выражение лица Захара и понимание: он правда верит в то, что говорит. А значит, стоит и мне запомнить. Между нами никогда не будет никаких чувств. Но я ведь на них и не рассчитывала, верно? Нет, как будто, но в это мгновение я осознала, что лгала себе. У меня уже есть к нему… что-то. Иначе не было бы сейчас больно. А с другой стороны… прав ведь он. Пора взрослеть, Аяна. Ты сама непостижимым образом умудрилась врюхаться в своего захватчика и шантажиста, так что твои чертовы чувства — твоя проблема. Он предлагает пожить в кайф, ни о чем не заморачиваясь, забив на все, что было в начале и что будет потом. Ну а почему нет-то? Ага, блин, имитация добровольности там, где выбора-то нет.

Мой желудок скрутило, он издал голодный трубный глас, смущая меня, а Захар, коротко глянув на меня, рассмеялся.

— Кончаем треп, ищем место накормить тебя, проглотина ты моя.

Глава 31

К ночи красивый крупный снег превратился в противный мелкий дождь, и я отстраненно отметил, что если бы не моя заноза-спутница, сейчас бы уже наверняка вселился в уютный номер в отеле и собирался спать, а не перся по трассе, щурясь от света встречных фар. Но эта констатация не приводила к появлению раздражения даже чуть-чуть. И в этом, пожалуй, отражается вся причудливость моего отношения к этой девчонке. Раздражение, глухое или острое, разной степени интенсивности — вот характер моих эмоций в адрес всех окружающих без исключения в течение… да черт знает, уже достаточно долго. Я не помню, когда это началось и почему. Просто в какой-то момент это стало нормой, основной краской в картине мира и неотъемлемым штрихом в образе любого живого существа вокруг. Меня все раздражало. В подчиненных, в заказчиках, в родне, в мимо проходящих, даже в тех женщинах, которых я снимал для необходимой телу разрядки. Конечно, я научился этого не показывать. Зачем? Кому есть дело, что тебя воротит от того, как кто-то говорит, смеется, шаркает ногами, шумно дышит, смотрит пристально, с вожделением или гнилым расчетом — да что угодно.

Аяна завозилась на сиденье, устраиваясь удобнее и засопев громче. После того, как я накормил ее в неплохом придорожном ресторанчике буквально от пуза, а за окнами смотреть стало особенно не на что, она быстро начала кунять, обвисая в ремнях безопасности, и вскоре уснула. Притормозив у обочины, я осторожно снял с нее дурацкие туфли, за выбор которых уже успел себе сделать мысленный втык. Башкой надо думать — зима вообще-то на дворе. Надо было в какие-нибудь угги ее заставить обуться, а не в это вот… Охрененно выглядело, но, когда под тонкой подошвой зачавкала мокрая снежная кашица, я устыдился. Приедем, первым делом переобуть ее нужно.

Стараясь не разбудить, потихоньку опустил спинку пассажирского сиденья, и кукляха тут же воспользовалась изменением положения: согнув коленки, подтянула под себя уже босые ступни и умудрилась улечься на бок, подсунув ладонь под щеку. Я достал с заднего сиденья свое пальто и укрыл ее, поймав довольный вздох так и не проснувшейся девушки, и какого-то хрена сидел и тупил минут десять, пялясь на ее расслабленное лицо. И именно в этот момент мои мысли и потекли по этому своеобразному руслу.

Мелкая, тощая, упрямая, колючая кукла была единственным человеком, не раздражавшим меня. Она злила самим фактом наличия моей к ней похоти стихийной силы, особенно поначалу, когда это будто сшибло меня с ног и вынесло разум, причем без единой капли логики или возможности все объяснить самому себе. Бесила временами до черных мошек перед глазами, возбуждала до потери адекватности, всех моральных ориентиров, до реального безумия почти постоянно, с редкими, мать его, просветами. Заставила ревновать, пробудив первобытную жажду убийства. Смешила этими своими наивными пробросами про любовь, сделанными вроде бы просто так, но прозрачными для меня абсолютно.