Книга Похищение Энни Торн - С. Дж. Тюдор

– Я собирался признаться, – сказал я. – Собирался пойти в полицейский участок и рассказать им обо всем.

– И что же вас остановило?

– Она вернулась.

И с тех пор все они жили долго и счастливо.

Вот только этого не было. Моя младшая сестра вернулась. Она сидела в полицейском участке, раскачивая ножками. Укутанная в огромное одеяло, она крепко сжимала Эбби-Глазки и улыбалась мне.

И именно тогда я понял. Понял, что именно было не так. Не так в самом худшем, самом ужасном смысле.

Голова Энни. Куда исчезла рана? А кровь? Я видел лишь маленький красный шрамик у нее на лбу и не мог оторвать от него взгляда. Мог ли он зажить так быстро? Мог ли я ошибиться? Посчитать, что удар был намного сильнее, чем на самом деле? Я не знал. Не знал больше ровным счетом ничего.

– Джо?

– Что-то случилось с моей сестрой, – произнес я медленно. – Я не могу этого объяснить. Знаю лишь, что, вернувшись, она уже была не такой, как раньше. Не была моей Энни.

– Понимаю.

– Нет, не понимаете. Никто не понимает. И я потратил двадцать пять лет, стараясь забыть об этом. – Я сердито на нее взглянул. – Вы сказали, что знаете, что произошло с моей сестрой. Ничего вы не знаете.

Она встретила мой взгляд. Выражение ее глаз было холодным и оценивающим. Затем мисс Грейсон встала и подошла к бюро. Выдвинув один из ящиков, она извлекла оттуда бутылку хереса и два бокала.

Наполнив бокалы до краев, она вручила один из них мне, а затем вновь села в свое кресло, сжав в руках другой. Я не большой любитель хереса, однако я сделал глоток. Большой.

– У меня тоже была сестра, – сказала мисс Грейсон.

– Я не знал…

– Она родилась мертвой. Мне довелось ее увидеть. Она выглядела так, словно спала. Вот только она, разумеется, не дышала и не издавала никаких звуков. Я помню, как деревенская повитуха – пожилая женщина – завернула ее в пеленки и дала в руки моей матери. А затем сказала нечто, что было мне тогда непонятно: «Так быть не должно. Я знаю место, куда ты можешь ее отнести. Ты сможешь вернуть свою малышку».

Мне хотелось сделать едкое замечание. Сказать что-нибудь, что было бы лаконичным и детским одновременно. Сказать, что она была ребенком и неправильно поняла сказанное. Что воспоминания со временем искажаются, становясь подобными воску, из которого наш разум способен вылепить что угодно.

Но я понял, что не могу этого сделать. Меня вновь обдало ледяным ветром. Где-то распахнулось окно.

– Что сделала ваша мать?

– Сказала женщине убираться. И никогда больше не говорить о таких вещах.

– Вы когда-нибудь спрашивали ее об этом?

– Мои родители никогда не говорили о сестре. Впрочем, мало кто из нас говорит о смерти, не правда ли? Это темная тайна. И все же в каком-то смысле смерть – это самая важная часть жизни. Без нее наше существование было бы немыслимым.

Я залпом допил херес.

– Почему вы хотели, чтобы я вернулся?

– Для того чтобы вы не дали истории повториться.

– Это невозможно. История всегда повторяется. Нам нравится притворяться, что мы учимся на своих ошибках, но на самом деле это не так. Мы всегда думаем, что в этот раз все будет по-другому. Но все происходит так же, как и всегда.

– Если бы вы и правда так думали, то вас бы здесь не было.

Я коротко, отрывисто засмеялся.

– Я сейчас и представления не имею, во что верю или зачем здесь нахожусь.

– Тогда позвольте мне помочь вам. Я полагаю, что Джереми Хёрст нашел другой вход в обнаруженную вами пещеру. Он не раз водил туда детей. Я думаю, он отвел туда Бена и с тем что-то случилось, как случилось с вашей сестрой.

– И мне жаль, что это произошло, ясно? Жаль Бена. И жаль Джулию. Но я не знаю, чего вы ждете от меня…

– Это касается не только Бена и Джулии.

– Тогда кого оно, к чертям, касается?

– Стивена Хёрста.

Мои челюсти инстинктивно сжались.

– А он-то к этому всему какое имеет отношение?

– Он препятствует реализации проекта обустройства сельского парка уже много месяцев. Тормозит работы разработчиков, имеющих доступ к земле.

– Я думал, он хочет возвести там дома.

– Он хочет, чтобы так думали люди. А я думаю, что он утаивает то, что скрыто под землей.

– Зачем?

– Мэри очень больна.

– Рак. Я знаю.

– Рак в терминальной стадии. Ей осталось несколько месяцев, а возможно, что и недель. Она умирает.

Я вспомнил ту волну ужаса, которую ощутил в пабе.

«Мэри не умрет. Я не позволю этому случиться».

– Нет, – я покачал головой. – Даже Хёрст не настолько безумен.

– Но он в отчаянии. А отчаявшиеся люди готовы на все. Они ищут чуда. – Наклонившись вперед, мисс Грейсон положила свою прохладную сухую руку на мою. – Разумеется, они редко его находят. Теперь понимаете, почему я хотела, чтобы вы вернулись?

Я начинаю понимать, и это понимание выедает глубокую холодную пустоту у меня внутри.

– Он хочет спасти ее, – произнес я.

– А я считаю, что вы – единственный человек, способный его остановить.

30

Я сидел на диване, глядя на стоявший передо мной на кофейном столике бокал бурбона. Рядом с бокалом лежала колода карт. Я все еще ни к чему не прикоснулся. Огонь в печке не горел, и комната была погружена во тьму. На мне по-прежнему было пальто. Было холодно, впрочем, как и всегда.

В слабом свете луны, лившемся сквозь кухонное окно, я видел сидевшую напротив меня в кресле Эбби-Глазки. Она смотрела на меня взглядом, который теперь стал еще более кошмарным.

Но Эбби-Глазки не была моей единственной компанией. Я чувствовал, что они совсем близко. Нет, не ставшие уже привычными щелкающие, царапающие звуки. Другие спутники. Безмолвные, но неусыпно на меня глядевшие. Я взял колоду и впервые за долгое время начал ее тасовать.

– Это не моя проблема, ясно?

Будто выплюнув эти слова в темноту, я стал ждать, когда она бросит мне вызов. Темнота молчала, однако я ощущал на себе ее взгляд, полный бездонного мрака.

– Я уже пытался это остановить. Не сработало.

Тьма ощетинилась, словно я произнес что-то, что ее разозлило. Щелканье усилилось. Я сдал карты четырем невидимым игрокам, а затем залпом опорожнил бокал. Для храбрости. Дурацкое выражение. Сколько ни пей, настоящей храбрости это тебе все равно не прибавит.

– Я ничего Хёрсту не должен. Поэтому пускай делает что хочет. Будет ему наука. Мне все равно.