Книга До и после смерти Сталина - Леонид Млечин

Следователи были уверены в изначальной вине евреев, в их природной склонности к совершению преступлений, в готовности предать родину. Это объяснил им Сталин. Они действовали по его личному указанию. Это был этнический судебный процесс. Судили не за преступление, а за происхождение.

Сидевшие на скамье подсудимых известные актеры, писатели, врачи не участвовали в подготовке террористических актов против товарища Сталина, не занимались шпионажем и даже не вели антисоветской пропаганды. Председатель Военной коллегии Верховного суда генерал-лейтенант юстиции Александр Александрович Чепцов уличал подсудимых в желании писать на родном языке, издавать книги на идиш, иметь свой театр и ставить в нем еврейские пьесы, сохранить школы с преподаванием на еврейском языке.

Генерал Чепцов упрекал одного из подсудимых:

— Зачем коммунисту, писателю, марксисту, передовому еврейскому интеллигенту связываться с попами, раввинами, мракобесами, консультировать их о проповеди, о маце, о молитвенниках, о кошерном мясе?

Малограмотный следователь, увидев, что писатель Абрам Коган правит ошибки в тексте собственного допроса, избил его: знает, подлец, русский язык, а пишет на еврейском! Забота о национальной культуре признавалась вредной и антипатриотичной.

Генерал-лейтенант юстиции Чепцов быстро и без колебаний выносил смертные приговоры по делам, подготовленным следователями Министерства госбезопасности. Но когда по решению ЦК был устроен двухмесячный процесс над руководителями Еврейского антифашистского комитета, подробные допросы обвиняемых показали, что нет вообще никаких доказательств вины подсудимых.

Несмотря на пытки и издевательства, далеко не молодые и не очень здоровые люди явили образец силы духа и мужества. Генерал Чепцов даже проникся уважением к подсудимым, «усомнился в полноте и объективности расследования». Завел разговор с министром Игнатьевым. Тот ответил, что дело вел Рюмин, а ему все верят.

Рискуя партбилетом и карьерой, Чепцов попросил ЦК разрешения вернуть дело на доследование. Георгий Максимилианович Маленков, к которому обратился генерал, не дал этого сделать:

— Вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками. Приговор по делу апробирован народом, делом политбюро занималось три раза. Выполняйте решение политбюро.

Процесс по делу Еврейского антифашистского комитета начался 8 мая 1952 года. А еще за месяц до этого, 3 апреля, министр госбезопасности Игнатьев в докладной записке Сталину предложил всех обвиняемых по делу Еврейского антифашистского комитета расстрелять. Вождь сделал снисхождение только академику Лине Штерн, биологу с мировым именем, приехавшей из Швейцарии строить социализм. Ее отправили в исправительно-трудовой лагерь. Остальных расстреляли…

Следователи требовали от арестованных показаний и на других видных евреев.

Заместитель министра госбезопасности полковник Рюмин, допрашивая арестованного подполковника госбезопасности Игоря Борисовича Маклярского, по-свойски объяснял недавнему сослуживцу: глава еврейских националистов в Москве и главный израильский шпион — Полина Семеновна Жемчужина, жена Молотова, сама недавний нарком, кандидат в члены ЦК и депутат Верховного Совета СССР. Рюмину нужны были еще и показания на Лазаря Моисеевича Кагановича. Ему бы хотелось сконструировать заговор, во главе которого стоит член политбюро.

Почему началась охота на евреев? Понадобился новый масштабный внутренний враг. Историки отмечают: накануне массового террора неизменно формируют большую группу врагов — тогда не нужно доказывать вину каждого. Например, кулаки, вредители, троцкисты… Теперь — евреи. Это сразу поднимало заговор на мировой уровень. Ведь за евреями, объясняли пропагандисты, стоят Израиль и Соединенные Штаты.

Вячеслав Александрович Малышев, заместитель председателя Совета министров по машиностроению, записал слова вождя, сказанные им в самом узком кругу — на заседании президиума ЦК 1 декабря 1952 года:

— Любой еврей — националист, это агент американской разведки.

Через две недели, 15 декабря, Сталин в присутствии членов президиума ЦК опять принимал руководителей госбезопасности. Сформулировал еще один постулат политики и пропаганды:

— Главный наш враг — Америка.

Все шло к тому, чтобы предъявить Соединенным Штатам серьезные обвинения. Не только во вмешательстве во внутренние дела Советского Союза, но и в подготовке террористических актов против Сталина и других руководителей страны. В частности, выдвигалось обвинение в том, что из окон американского посольства на Манежной площади собирались обстрелять Кремль, когда там соберутся Сталин и другие руководители страны. Закрыли ГУМ, потому что опасались, что из главного магазина страны снайпер может обстрелять окна кремлевских кабинетов.

10 апреля 1951 года Абакумов обратился к Сталину:

«Может быть, Вы найдете целесообразным снять Осликовского с занимаемой должности и направить в один из внутренних военных округов, где за ним будет установлено чекистское наблюдение.

Нас беспокоит то обстоятельство, что, являясь начальником Высшей офицерской кавалерийской школы, Осликовский участвует в подготовке лошади для принимающего парад на Красной площади. Поскольку ряд лиц из числа еврейских националистов, которые были близко связаны с Осликовским и вели с ним антисоветские разговоры, — арестован, то как бы он не сделал какой-нибудь пакости».

В войну генерал-лейтенанта Николая Сергеевича Осликовского назначили командиром 3‐го гвардейского кавалерийского корпуса. По этому случаю генерала принял верховный главнокомандующий. Несколько минут рядом с вождем запомнились ему на всю жизнь. Осликовский оставил записки, которые заботливо хранились в семье:

«Прибыв в указанное время к маршалу Буденному, я от него узнал, что меня вызывает лично товарищ Сталин. Излишне говорить о том волнении и радости, которые охватили меня. В кабинете маршала Буденного мы ждали звонка из Кремля. Около двух часов ночи позвонил товарищ Поскребышев.

Приехав в Кремль и пройдя в рабочие комнаты товарища Сталина, мы были приглашены в его кабинет. Я увидел товарища Сталина, стоявшего в своей обычной позе посредине кабинета. Представился ему. Он поздоровался со мной, спросил, как чувствую себя после ранения, и предложил сесть. Товарищ Сталин несколько минут был занят разговором по ВЧ, а затем спросил, справлюсь ли я с этой большой должностью.

Я ответил, что постараюсь оправдать доверие Родины и выполнить его, товарища Сталина, приказы. Мне были вручены бумаги, и Сталин приказал дежурному генералу отправить меня на самолете, простился и пожелал мне удачи. Эта встреча служила мне путеводной звездой в самые тяжелые дни войны и послужит ею на всю жизнь».

И человека, влюбленного в вождя, заподозрили в намерении совершить террористический акт против Сталина? С помощью лошади?.. Но в той атмосфере послание Абакумова не показалось безумным.

Гаррисон Солсбери в марте 1949 года прибыл в Москву корреспондентом «Нью-Йорк таймс»: «По моей обычной дурацкой манере я начал слать письма или названивать всем, с кем встречался в Москве в годы войны. Я ни до кого не дозвонился и не получил ни от кого ответа. А когда наталкивался на знакомых на улице, они делали вид, что меня не заметили. Контакт с американским «шпионом» мог стать фатальным».