Книга Ее властелин и повелитель - Карен Хокинс

Тристан подался вперед, положив руки на разделяющий их плащ, но не пытаясь нарушить границу. Глаза его горели, тело напряглось.

– Если ты пересечешь границу, я поцелую тебя везде, где твои пальцы прикасаются к телу, – сказал он.

Пруденс, ритм дыхания которой тоже был давно нарушен, а тело горело, спросила:

– Везде?

Бросив чулок на пол, она снова опустила до щиколотки подол платья.

– Тристан, если ты пересечешь линию, я позволю тебе нечто большее, чем просто поцеловать меня.

Она с улыбкой развязала ленточку, стягивавшую ворот платья, высвободила плечи и руки, потом стянула платье вниз до талии. Приподняв бедра, она окончательно сняла платье, которое теперь лежало на полу, словно лужица из атласа и кружева.

Тристан никогда в жизни не видел ничего более прекрасного. Она была прирожденной искусительницей, однако в ней не было ничего вульгарного. Это была женщина респектабельная и при этом пылкая, чувственная, что делало ее тем более желанной.

Она снова села. Кроме сорочки, на ней ничего не было. Тонкая ткань обрисовывала груди, над каждой из которых красовался элегантный бантик, который так и напрашивался на то, чтобы его развязали.

Тристан был чрезвычайно возбужден, однако не двигался. Уцепившись за край сиденья, он был полностью поглощен созерцанием раздевающейся женщины. Он уже сожалел, что создал проблему, предложив провести эту разделительную линию.

Она развязала один из бантиков на сорочке. Сорочка соскользнула с одной груди. Она потянулась ко второму бантику, но пальцы зависли в воздухе.

Карие глаза встретились с его взглядом.

– А что, если ты пригласишь меня пересечь границу?

– Я проиграю.

– Понятно.

Он уловил желание в ее голосе. Тристан и сам чувствовал то же самое, но не мог позволить ей выиграть. Просто не мог.

Она развязала второй бантик, и сорочка соскользнула с грудей, открыв его жадному взгляду нежные холмики. Они были прекрасны: полненькие, с розовыми сосками, которые сами по себе привлекали его внимание и возбуждали еще сильнее.

Она грациозно приподняла бедра, и сорочка соскользнула на пол следом за платьем. Глаза Пруденс сияли, на губах играла загадочная улыбка, словно она отлично знала, что с ним делает.

Столь возбуждающей сценки он не наблюдал никогда в жизни.

Подняв руки, она принялась вытаскивать из волос шпильки.

– А что, если нам изменить правила?

– Каким образом? – спросил Тристан, чувствуя, что не в силах оторвать взгляда от ее грудей.

– Пока бедра не прикоснутся к плащу, это не будет считаться нарушением границы. Но руки и все остальное... – в ее глазах блеснули озорные искорки, – руки и все остальное могут забираться куда угодно.

У Тристана снова взыграла кровь.

– Руки и все остальное?

– Все, кроме бедер.

– Я согласен с изменением правил.

– Я так и думала, – усмехнулась она, вытаскивая последние шпильки. Каштановые волосы шелковистой волной хлынули на плечи.

Тристан затаил дыхание. Она была великолепна.

Она отклонилась назад, чуть раздвинув ноги. Ее волосы струились по плечам, прикрывая одну грудь и оставляя вторую открытой для его голодного взгляда.

– Ну, что дальше?

Протянув руки над разделительной линией, он положил их на ее колени, лаская нежную кожу.

– И впрямь – что дальше?

Ее обнаженная кожа жгла его. Тело отреагировало немедленно. Его член, уже крайне напряженный, аж подпрыгнул.

– Можно поцеловать тебя?

Глаза у нее потемнели, она тяжело дышала, и он понял, что она возбуждена так же, как он.

– Наверное, мы могли бы встретиться на границе.

– Пожалуй, могли бы.

Пруденс наклонилась вперед. Тристан пришел в полный восторг от того, в каком соблазнительном ракурсе предстали перед ним ее полные груди.

А потом... она оказалась в пределах досягаемости, и он поцеловал ее, нежно раздвигая языком губы.

Поцелуй длился долго. Потом его стало недостаточно. И их руки принялись нетерпеливо обследовать тела друг друга.

Это было похоже на какое-то безумие. Ему хотелось лишь потеряться в ее великолепной женственности. И казалось, что Пруденс чувствует то же самое. Он ощущал, как бешено колотится ее сердце. Ему нужно было всего лишь подвинуться ближе, посадить ее к себе на колени и подтвердить, что она принадлежит ему.

Она застонала, требуя дальнейших действий.

С невероятным усилием Тристан чуть отодвинулся от разграничительной линии.

– Я не могу, любимая. Не могу пересечь границу. Если ты сама не позовешь меня... – Он замолчал, надеясь, что она сдастся и позволит...

– Нет. – Она наклонилась вперед, запустила пальцы в его волосы и притянула к себе его голову, так что губы их почти соприкоснулись. – Возьми меня.

Он дрожал от желания вторгнуться в ее тело – еще, еще и еще. Но всякий раз, как только он делал попытку придвинуться к ней, его останавливал плащ, напоминая об их игре. Если она была слишком горда, чтобы проиграть, то он был слишком упрям.

– Я не хочу проиграть, – сказал он.

На ее губах заиграла улыбка. Она откинулась на мягкую спинку сиденья. Груди ее на фоне красного бархата обивки казались молочно-белыми, так и напрашиваясь, чтобы он к ним прикоснулся. Заложив руки за голову, она пожала плечами.

– Тогда не надо.

Тристан понял, что она умышленно провоцирует его. Причем провоцирует очень умело. Как будто читая его мысли, она взяла груди в ладони и, опустив ресницы, призывно выпятила губки.

Господи, какой же она была желанной! Долго он сдерживаться не сможет. Надо предпринимать какие-то чрезвычайные меры. Протянув руку над разделительной полосой, он прикоснулся к ее колену.

Она вскинула ресницы и взглянула на него теплыми карими глазами. Наклонившись над границей, он поцеловал ее в щеку, уголок рта, шею... С каждым поцелуем его рука скользила все выше и выше, и, когда он поцеловал ее в плечо, рука была уже на ее бедре. Он легонько погладил кончиками пальцев кожу и прикоснулся к тугим кудряшкам, вид которых возбуждал его сверх всякой меры.

Наклонившись, он взял губами сосок, а его пальцы тем временем отыскали тайные складочки кожи. Пруденс судорожно глотнула воздух и выгнулась ему навстречу, ерзая на сиденье.

– Скажи, – пробормотал Тристан, – скажи, что зовешь меня к себе.

– Нет, – задыхаясь, сказала она, – я... о Боже!

– Скажи, – настаивал он, засовывая палец во влажное тепло, – скажи, что хочешь, чтобы я пересек разделительную линию.