Книга Происхождение славянских наций. Домодерные идентичности в Украине и России - Сергей Плохий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1728 году, через двадцать три года после постановки «Владимира» Прокоповича, киевляне имели возможность посетить еще одну «отечественную» пьесу, которую поставили студенты Киевской академии. Она называлась «Милость Божия» и чествовала восстановление гетманства, отмененного Петром в 1722 году. Пьеса была написана под влиянием трагикомедии Прокоповича, однако идеологические смыслы этих двух пьес имели больше различий, чем сходств. В драме 1728 года уже не было попыток связать власть гетманов с властью киевских князей, а нового гетмана Даниила Апостола в ней было сопоставлено не с Владимиром, как Мазепу в трагикомедии, а с Хмельницким. Главным собеседником драматурга является уже не «Россия», а «Украина». Он призывает Украину праздновать победы Хмельницкого: «Не плач, о Україно, престани тужити, / Печаль твою на радость время преложити»[390]. Итак, сбивчивая система «всероссийских» терминов была полностью отвергнута в пользу четко очерченных «украинских», которые лелеяли местный патриотизм и идентичность. Казаков изображали как патриотов матери-Украины, а главный персонаж — Богдан Хмельницкий — подан как настоящий патриот украинского отечества: «Отчество над вся паче возлюбивий / І єго ради нівочто вмінивий / Розкоші, покой, користі, інтраты / І всі привати»[391]. Каждый, кто любил свою родину, был обязан любить и Хмельницкого[392]. Отчизна, в понимании автора этой пьесы, четко совпадала с границами Украины, или Малой Руси — что свидетельствовало о преданности Гетманщины традиционным лояльностям Мазепы и Орлика. Если Прокопович продолжал поддерживать свою новую имперскую родину в Петербурге, то его преемники в Киево-Могилянской академии предпочли остаться верными своей старой родине.
Какие же признаки характеризовали новую идентичность, которую сформировали гетманские элиты в постполтавскую эпоху? Прочтение казацких летописей и других источников периода свидетельствует, что попытки связать казацкую нацию с хазарской исторической мифологией (например в «Pacta»), а следовательно, четко отграничить ее от Московии на востоке и Руси и Польши на западе, в конце концов преуспели. Этот факт подтверждает популярность Летописи Грабянки[393]. Представления о правах и вольностях малороссийской нации остались в центре всех моделей идентичности Гетманщины, а Переяславское соглашение получило непревзойденное значение для ее политической культуры. Переяславский миф стал основополагающим мифом для всей малороссийской нации, которую, конечно, олицетверяло и представляло казацкое сословие или, если точнее, его старшина, которая возглавляла и контролировала казацкую политическую систему. Культ Богдана Хмельницкого стал воплощением этого мифа в начале XVIII века, когда старшина и его сторонники среди целого народа признали гетмана своим отцом-основателем и защитником, хранить верность которому должны все истинные сыны Украины / Малой Руси.
Летопись Григория Грабянки
Элиты Гетманщины и в дальнейшем поддерживали образ Малой Руси / Украины как общества, которое возглавляет и представляет казацкое сословие. Другие социальные группы могут иметь какие-то свои права и привилегии в нем, но именно ведущее казацкое сословие определяло права этого государственного образования и его жителей. Менее четкой была разница между рядовым казачеством и старшинской элитой. Представление о том, что казацкая старшина имеет особые права, не выкристаллизовалось в Гетманщине, хотя именно эта социальная прослойка — а не казацкое сословие в целом — достигла господствующего положения в казацкой политической системе, закрепив свой статус в первые десятилетия XVIII века. Идеология и дискурс Гетманщины на официальном уровне оставались эгалитарными и охватывали целое казацкое сословие. Несмотря на стремление старшины получить статус нового дворянства, она сохраняла свой первоначальный казацкий образ, отчасти потому, что московский царь даровал особые права и привилегии Войску Запорожскому, а не малороссийскому дворянству. Элиты Гетманщины имели целую гамму названий для обозначения казацкой отчизны, в частности, Величко больше всего предлагал: «Украина», «Малая Русь» и «малороссийская Украина», — и то такой отчизной казацкие элиты даже после Полтавы продолжали считать именно эту землю, а не Российскую империю. Границы казацкого отечества, конечно, менялись: «Малую Россию» и «Украину» все теснее отождествляли с подмосковскими землями Левобережья. Каждый раз граница с Польшей становилась все отчетливее, а тесные отношения с Правобережьем теперь вызывали подозрения. Упреки Петра в адрес Мазепы, будто тот действовал в интересах Польши, дали начало яростной кампании против поклонников польских обычаев в Гетманщине.
говорится в стихотворении «Плач Малой Руси» («О Боже мой милостивый!»), записанном в дневнике бурсака Киево-Могилянской академии за 1719/1720 учебный год[394]. Приведенная в стихотворении картина, безусловно, окрашена тогдашней полемикой и, скорее всего, преувеличена. Мазепа, Орлик и их сторонники, как и казацкие элиты, после Полтавы вовсе не идеализировали Польшу; более того, де-факто они предпочитали московскую власть польской, учитывая полное исчезновение казачества на Правобережье. В то же время они, как и Баранович, были произведениями польской системы образования (настолько она влияла на учебную программу Киево-Могилянской академии). Польско-русское столкновение раннемодерного времени проявилось не только в конфликтах, но и в переговорах, которые позволили казацким элитам усвоить понятия и ценности, которых придерживались их польские конкуренты. Поэтому неудивительно, что казацкая старшина мазепинских времен чувствовала себя комфортнее в польской культурной традиции, чем в московской. Однако политические реалии были сильнее этой культурной связи и превращали поляков в чужаков и врагов новообразованной малороссийской нации[395]. Тогдашние авторы стихотворений, придерживающиеся традиции Барановича и изображавшие поляков, литовцев и русинов как детей одной матери — Польши, уже не отстаивали идею альянса между ними, а жаловались на то, что первые два брата повернули оружие против своего младшего брата, Руса[396].
