Книга Фагоцит. За себя и за того парня - Андрей Величко

– Лимит в ФИАНе довольно ограниченный, – объяснил я, – а меня недавно перевели с рабочей должности на научную.

Ну да, в партию сейчас абы кого не брали. Инженеру, а уж тем более ученому попасть туда было непросто. Вот рабочему – совсем другое дело, достаточно было трезвым прийти на собрание первичной парт-организации, где будут обсуждать его кандидатуру. Правда, такой подвиг был доступен не всем, так и в партию брали только самых достойных.

– Это не страшно, – благодушно заметил Брежнев. – Я дам тебе рекомендацию, и, думаю, Алексей тоже не откажется.

– Леонид Ильич, а может, не надо? Увидев такое в документах, все же начнут подозревать, что я ваш побочный сын. Или Алексея Николаевича. Или еще что-нибудь подобное.

Брежнев захохотал, а потом согласился:

– Да, могут. Все-таки сильны еще у многих пережитки капитализма в сознании, даже некоторые коммунисты этим грешат. Но, думаю, если я просто позвоню в партком твоего института, вопрос решится быстро.

– Согласен, так будет лучше. Одну рекомендацию мне даст завлаб, и, наверное, со второй тоже трудностей не возникнет, особенно после вашего звонка. Благодарю за доверие, Леонид Ильич.

В связи с попытками – и уже было ясно видно, что удачными, – вылечить отца одного из косыгинских охранников, никем другим я пока заниматься не мог. Про это я на второй же встрече рассказал Брежневу, который явно был в курсе. Наверняка как минимум из двух источников – от Косыгина и по каким-то своим каналам.

И про то, насколько тяжело мне дается лечение, Лене тоже сообщили. Ему, кажется, даже слегка преувеличили. Похоже, он считал, что каждый такой сеанс сопряжен для меня с риском для жизни.

Категорически отрицать я не стал, но все же уточнил:

– Это только если приходится лечить такую гадость, как рак мозга. Если, скажем, надо нормализовать пациенту давление, то это проходит вообще без каких-либо отрицательных последствий для меня. И тут есть одна тонкость.

Я рассказал придуманную ранее байку про внутреннюю блокировку организма и уточнил:

– Теоретически тут есть и опасность для пациента. Пока он еще сравнительно здоров и имеет запас жизненных сил, она минимальна, выражается сотыми или даже тысячными долями процента, но по мере ослабления организма больного опасность возрастает. Это при любом методе так, не только при моем. Чем раньше начнешь, тем быстрее, безболезненнее и безопаснее будет процесс лечения. В общем, если вы захотите прибегнуть к моей помощи, то лучше решиться побыстрее, не тянуть.

– Алексей, выходит, уже решился?

Я издал неопределенное хмыканье, которое при желании можно было расценить как утвердительное.

– Ну, значит, тогда и мне можно. Как закончишь с товарищем полковником, сразу поставь в известность меня.

Брежнев быстро написал на бумажке телефонный номер и протянул мне. Я бережно спрятал листок в нагрудный карман, хотя не сомневался, что и без моего звонка Лене доложат вовремя.

Наверное, метод кнута и пряника родился еще в раннем палеолите, но и в настоящее время актуальности нисколько не потерял, уж Косыгин-то с Шелепиным это прекрасно понимали. Но до определенного момента их взаимоотношения с Брежневым подразумевали только кнут, то есть недопущение прихлебателей Лени на вершины власти. Но кнут без пряника, как и любая половинчатая методика, все же не очень эффективен. Вот, значит, роль пряника и предложили сыграть мне. Я согласился, Брежнев тоже, и вскоре нам с Антоновым предстояло сделать его «десятым», ну а потом мне – неустанно следить за здоровьем нашего дорогого Леонида Ильича. Причем мне, разумеется, даже не намекали, что, если дорогой Ильич вдруг начнет становиться не нашим, то подобное обязательно отразится на его самочувствии, но это был тот случай, когда все ясно и без намеков. Наверняка и Лене тоже, не дурак же он. Во всяком случае, пока еще не дурак.

Неожиданно оказалось, что Брежнев действительно интересуется поэзией. Во всяком случае, он знал, кто такой Александр Кочетков, и даже заметил, что в моем исполнении текст немного отличается от исходного.

– Мне его пришлось восстанавливать по памяти, – объяснил я, – в библиотеке не нашлось.

– Ничего, у тебя тоже неплохо получилось, – успокоил меня Брежнев. – А почему ты не хочешь выступить по радио?

– Да потому, что каждый должен заниматься своим делом. Я – разрабатывать электронные схемы и лечить людей, вы – стоять во главе партии, Алексей Николаевич – руководить развитием народного хозяйства, ну и так далее. Пусть поют и играют профессиональные певцы и музыканты, а вот с аппаратурой для выступлений я им смогу помочь.

– Да, Витя, ты прав, скромность – это неотъемлемая черта советского человека. Но, может, ты лично мне еще чего-нибудь споешь?

– Могу, но только учтите, что те песни, которые я уже вам спел, они лучшие. Соизмеримых с ними у меня просто нет.

– Ничего, я слушатель не привередливый. Да и ты, наверное, опять скромничаешь.

В общем, я громко и с большим чувством исполнил ту песню из будущего, каковую имел основания считать как минимум наполовину своей. То есть «Дави клопа».

– Неплохо, – прокомментировал Брежнев, – полностью согласен, мерзкие насекомые. Давненько, правда, не доводилось их видеть, но помнить помню. Однако ты прав, эту песню еще шлифовать и шлифовать. Вот, например, строчка «дави клопа, дави ногой» явно неудачная. Кто же их ногами-то давит? Тапком надо, тапком.

А ведь он прав, подумал я. Как же это Антонов тогда сплоховал? Впрочем, предлагать данную песню для исполнения я никому не собирался. В СССР приличных поэтов хватает, они смогут сочинить и что-нибудь получше.

В результате этих встреч мое мнение о Брежневе начало потихоньку меняться. Прежнее-то базировалось на воспоминаниях Антонова, а он помнил в основном позднего Брежнева, тупо сюсюкающего из телевизора про сиськимасиськи и сосискисраны. А я видел перед собой другого человека. Да, он сибарит и явно работает под девизом «живи сам и не мешай жить другим». Так это же совсем неплохо! Главное, идеологически он не зашорен, это видно. Ну, а его периодические советско-коммунистические вставки в речь – так это просто привычка. Они у него получаются вообще без задействования головного мозга. Примерно как у дяди Миши, когда рядом нет тети Нины или Веры, неопределенный артикль «мля» сам собой встает через два слова на третье.

И Вере новый глава КПСС понравился.

– Надо же, какой приятный дядечка! – поделилась она со мной сразу после нашего первого концерта. – Ой! Что ты на меня так смотришь?

– Думаю, мне как – уже можно начинать ревновать или лучше пока погодить?

– Вить, ну что ты! – покраснела Вера. – Я ведь совсем не в том смысле!

– Да шучу я, шучу. Но все же, как ты считаешь – он будет лучше Хрущева или хуже?

– Так я с Никитой Сергеевичем не знакома, – резонно ответила Вера, – но Леонид Ильич хороший человек.