Книга Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже

Месье по-прежнему внушал ему все тот же ужас, да еще перед ним возникло новое пугало: его младший брат, Франсуа, недоносок, душа которого была под стать безобразной наружности, не побоялся предложить себя на роль главы партии «недовольных».

24 августа юный принц то и дело громко восклицал:

— Ах! Какая измена!

Затем, когда королева-мать разбирала адмиральские бумаги, юноша защищал память покойного. И всяко, не на рыцарский лад.

Что касается двух других принцев, Наваррского и Конде, они не спешили с обращением. Старый протестантский священник, вернувшийся к католичеству, Юг Сюро дю Розье, получил задание изучить с ними катехизис. Наваррец, после того как прошел первый страх, желал получить формальный приказ, которого Карл отдавать не намеревался. Но никто не сомневался в том, что он подчинится. Конде, напротив, стал упорно противиться, да настолько, что однажды вечером Карл, вновь во власти своих демонов, порывался его убить. После этой выходки кардинал де Бурбон, дядя принца, сумел указать ему на тщетность сопротивления и добился отречения. Все члены семьи Бурбонов последовали этому примеру, в том числе и нежная Мария Клевская, красота которой послужила одной из косвенных причин побоища. В конечном счете, король Наваррский стал последним, кого обратили.

28 и 29 сентября в день Святого Михаила, покровителя французского воинства, давшего свое имя рыцарскому ордену, основанному Людовиком XI, праздновался в Соборе Богоматери с необычайной торжественностью. После мессы, посвященной памяти усопших капитанов, Их Величества заняли место на хорах под балдахином из золотой парчи. Кавалеры ордена окружили их, одетые в белое и облаченные сверху в длинные плащи из серебряной парчи. Их головные уборы были из темно-красного бархата, расшитого золотом и жемчугом. «Они молились, — должен был написать Симон Гулар, — за души многих, у кого совесть была куда гуще окрашена красным, нежели их уборы».

Король, перед которым горели восковые свечи, причастился. Месье последовал за ним, затем — король Наварры. Королева-мать поднялась, чтобы лучше видеть движения своего зятя. Генрих, склонив колени перед алтарем, вернулся, отдал поклон королю и дамам. Тут Екатерина не могла дольше оставаться бесстрастной. Оборотившись к изумленным послам, она разразилась хохотом.

У нее вызвал ликование не только предполагаемый конец гугенотской партии, но и унижение ненавистного ей юнца, которому предсказание Нострадамуса и магическое зеркало Руджиери обещали корону.

Прибыл курьер, который, не нарушив церемонии, известил ее об уничтожении протестантов, взятых в плен в Монсе и освобожденных герцогом Альбой. Двор Карла IX был действительно «в крови и в шелку».

Екатерина предложила своей дочери «расторгнуть брак». Но Маргарита, которая не простила ей ни Анжу, ни Гиза, чувствовала себя одинокой в этом жестоком мире. За какого монарха может выйти сестра «вероломного охотника»? Куда лучше остаться женой первого принца крови.

— Вы отдали меня тому, — ответила она, — при ком я и должна остаться.

Обращение Бурбонов вызвало обилие других обращений. «Нунций владел запасом полностью готовых булл, формул отречения, где требовалось только поставить подпись. Каждый брал белый крест и держал четки».120 Лучшая подруга королевы-матери, госпожа де Крюссоль д'Юзес, в прошлом гувернантка детей Франции, которую испанцы обвиняли, что она вырастила принцев «в гугенотском духе», уступила 19 сентября.

Молодой Рони получил письмо, где его отец предписывал ему поступить как король Наварры и разделить «судьбу этого принца до смерти, чтобы никто не мог его упрекнуть за то, что он покинул государя в миг бедствия». Впрочем, несгибаемые гугеноты вскоре потеряли свои должности и свое имущество.

Большая часть уцелевших крупных аристократов отреклась от кальвинизма. Единственными реформатами, которые оставались при дворе, были смиренные Амбруаз Паре и Нанон, хирург и старая кормилица, без которых Карл IX не мог обойтись.

Поразительно, что церковь выразила удовлетворение по поводу обращений, в которых отсутствовала хотя бы видимость искренности. Новые католики называли мессу «обязанностью». Мемуары из «Положения Франции» изобилуют любопытными подробностями121 на эту тему: «Жестокие и яростные избиения настолько ошеломили сторонников этой веры, которые остались в живых, что, раздумывая в течение часов и многих недель после этой ужасной бури, они чувствовали себя настолько растерянными, что во всех уголках королевства происходили внезапные отречения, и в особенности — по формуле, приведенной выше,122 от которой отрекшиеся могли отступить в добрый час, избежав опасности. Другие, посетив раз или два мессу против своей совести, а затем найдя путь к бегству, немедленно покидали французское королевство. Были и такие, кто спасся в период резни, а затем немедленно вернулся, под предлогом заботы о семьях и об имуществе, и отрекся. Но очень большое число, не тронувшись с места, начало быстро забывать свою веру, часто ходить к мессе, ласкать убийц и священников. Настолько, что немного времени спустя после резни казалось, что многие, кто шесть недель спустя участвовал в больших церковных процессиях, никогда и не исповедовал иной веры. Правда, что были многие, кто, оставшись при своем, после того как раз или два сходили к мессе, были затем высланы, стеная и протестуя, что желают следовать своей вере».

Между тем страх и приверженность к своей вере выбросили целую толпу протестантов за пределы страны. Англия, Германия и прежде всего Женева видели, как прибывают массами беженцы, достойные сожаления. Достойна сожаления и Франция, которая, потеряв столько великолепных капитанов, оказалась к тому же лишена интеллектуальной элиты и существенной части мелких буржуа, самых предприимчивых. Ибо эмигранты принадлежали, по обыкновению, к этим двум социальным категориям. Дворяне, богатые буржуа, крестьяне были слишком привязаны к своей родине.

Двор, который никоим образом не предвидел последствий своего внезапного преступления, изрядно колебался, как ему обращаться с этими людьми.

Герцог де Невер подготовил длинную докладную записку, предназначенную для герцога Анжуйского, а через него — для Совета. Поучительный документ, показывающий настроение умов ультракатоликов наутро после их кровавой победы.

Варфоломеевские события, как утверждал благочестивый ментор, результат не столько людской воли, сколько «просто дозволения Господа… чтобы придать больше блага и великолепия Его Церкви». Король не несет ответственности за резню, совершавшуюся «гнусной городской чернью, безоружной, не считая небольших ножей». Этот сброд послужил Богу, «чтобы очистить и облагородить Его Церковь». Государю надлежит завершить труд, добившись религиозного единства и заставив каждого жить «по-католически на деле, а не по-види-мости».