Книга Проклятый подарок Авроры - Елена Арсеньева

Андрея Карамзина нашли бездыханным — с восемнадцатью колотыми и резаными ранами. Медальон, конечно, исчез. И никто не знал, к кому он теперь попал, какой путь еще совершит, неся смерть…

Впрочем, для Авроры это не имело значения. Важно было только то, что она опять погубила человека, которого любила.

Нижний Новгород, наши дни

— Многие иностранцы и не слышали никогда о Нижнем Новгороде или о Горьком, но я это название помнил много лет, — сказал Алекс Вернер, осторожно трогая ложечкой «Тропический десерт», словно раздумывая, решиться ли сломать пирамидку из кусочков фруктов, политых желе, или оставить эту красоту в неприкосновенности. — Именно оттуда родом была женщина, которую я любил, — помните, я вам о ней говорил? — взглянул он на Алёну.

Она кивнула.

— Поэтому мой взгляд невольно ловил всякое — очень редкое, надо сказать! — упоминание об этом городе в газетах, как в наших, так и в русских, которые попадались мне на глаза. И вот однажды я оказался в самолете рядом с одним русским нижнее… нижегородцем. У него из портфеля выпала газета «Карьерист», на которой крупными буквами было упомянуто название вашего города, я попросил газету почитать, русский мне ее охотно презентовал. Я с удовольствием читал заметки, разглядывал фотографии и наткнулся на небольшую статью, посвященную подготовке к празднованию Дня Победы в музее Сормова. Уж не помню, о чем там шла речь, но упоминалась одна девушка… Она жила в Горьком, а погибла в 1942 году в Мезенске, взорвав мост через Святугу и уничтожив огромное количество боеприпасов, которые перевозили к линии фронта. Звали эту девушку Лиза Петропавловская, рядом была помещена ее фотография — довольно хорошая, если учесть вообще качество российской полиграфии. — Тут герр Вернер пренебрежительно хмыкнул. — Я так и ахнул, посмотрев на нее! Очень может быть, что это была в самом деле Лиза Петропавловская, но что это была не та девушка, которая взорвала мост в Мезенске, — я мог бы дать руку на отсечение! Понимаете, это произошло на моих глазах… я разговаривал с ней перед тем, как она взошла на этот мост… она была очень странной, но она всегда была странной, да и я сам при ней вел себя странно, по-дурацки… Но как бы она ни выглядела, у меня и в мыслях не было, что она идет, чтобы погибнуть! Взрыв был страшный, погибло очень много народу, я был контужен — взрывной волной меня выбросило из открытой машины и отшвырнуло на десяток метров, я не погиб просто чудом каким-то. И это учитывая, что я уже успел отъехать от моста! А там был просто огненный ад. Конечно, неудивительно, что ваши послевоенные историки так возвеличили деятельность Мезенского подполья… а ведь его, по сути дела, не было. Я написал об этом по электронной почте в редакцию «Карьериста», автору статьи, госпоже Екатерине Лаврентьевой, она мне ответила, что в музее существует развернутая экспозиция, в которой много материалов о жизни и военной службе, а также подпольной деятельности Елизаветы Петропавловской, поэтому, скорее всего, я ошибся. Тогда я рассказал Екатерине историю своего знакомства с той девушкой, которая на самом деле взорвала мост и которая называла себя Лизой Петропавловской, а также объяснил, как могла произойти путаница.

— Этот рассказ меня не то чтобы убедил, но впечатлил, — сказала Катя, которая все это время проворно расправлялась со своим «Тропическим десертом», а также с пышным пирожным под названием «Наш сад». — И я поехала в музей, чтобы все выяснить. Но меня в такие штыки встретил директор… Это просто ужас. Святотатство — это был самый мягкий комплимент в мой адрес. Я завелась, потому что никакого святотатства у меня и в мыслях не было. Я просто хотела уточнить, какие документы подтверждают деятельность Лизы Петропавловской в Мезенском подполье и то, что именно она взорвала мост. Насколько я поняла, никаких документов нет вообще. На чем основано такое стойкое убеждение, что Лиза Петропавловская героиня, мне не пожелали объяснять. Я написала об этом господину Вернеру…

— Милые барышни, — сказал означенный герр с чувством, — зовите меня по имени, прошу вас! Меня зовут Алекс, если вам это кажется слишком фамильярным — то Алекзандер, пожалуйста.

— А по батюшке? — спросила Катя, чуточку смущаясь. — В смысле, отчество ваше как?

— Моего отца звали Зигфрид. То есть это получается…

— Алекзандер Зигфридович, — хором выговорили Алёна и Катя и посмотрели друг на дружку с сомнением.

Вернер захохотал во все свои суперские зубы.

— Язык сломаешь, — буркнула Катя.

— Ладно, пусть будет Алекс, — усмехнулась Алёна, которой было приятно лишний раз вспоминать имя Дракончега. — Если вам кажется такое обращение естественным…

— Вполне! — заверил Алекс Вернер.

— Короче, я написала об этом Алексу, — с некоторой запинкой повторила Катя, — и он ответил, что сам приедет, чтобы сходить в музей и расставить, так сказать, точки над «i». Мы договорились встретиться сегодня утром в редакции, а вчера мы с Таней поехали в музей, чтобы сделать снимки старой экспозиции… я почему-то была уверена, что ее после рассказа герра… то есть Алекса переделают… но случилось то, что случилось!

При этих словах она значительно взглянула на Алёну, и та поняла, что Катя решила не светиться перед иностранцем и держать в секрете историю с похищением. Ну что ж, это очень патриотично. У советских собственная гордость, с Дону выдачи нет, грязь из избы не выносить, а заметать ее под ковер и все такое прочее. Хорошее дело, Алёна была вполне солидарна с Катей в этом деле.

По лицу Алекса Вернера было видно, что ему до смерти охота спросить, что же вчера случилось и почему сорвалась их с Катей утренняя встреча. Однако он вежливо сдержался и сунул-таки ложечку в свой «Тропический десерт».

— Катя, а как фамилия директора музея? — спросила Алёна как бы между прочим.

— Столетов. Иван Петрович Столетов.

Так, осечка. Если Алёна ждала, что он окажется Москвич, то ждала напрасно. Впрочем, может быть, этот Москвич — его дядя. Или скорее племянник.

— Что он за человек?

— Ну… такой дядечка лет под семьдесят. Настоящая музейная крыса! — сказала Катя — впрочем, с восхищением. — Фанатик. Вообще музей существует благодаря ему. И он знатных сормовичей всячески прославляет. У него несколько книг — о сормовичах — участниках войны, о героях труда и все такое. Как раз ко Дню Победы книжку о героях войны переиздали — конечно, за счет спонсоров, но он очень ловко умеет этих спонсоров находить. Ведь у всяких ветеранов и героев остались родственники, которым очень лестно свою фамилию прославлять. Потомки сестры Лизы Петропавловской — ее внучатые и правнучатые племянники — люди просто богатые в самом деле, поэтому ее экспозиция — основа выставки. Там ее письма, там ее фотографии детские и юношеские, там фотографии ее деда, отца Игнатия Петропавловского, который руководил подпольем и погиб вместе с Лизой…

— Так деда или отца? — не поняла было Алёна. — А, ясно, он был священник.

— Между прочим, хотя de mortuis aut nihil, aut bene [17], но этот отец Игнатий был, по-моему, человеком страшным как внешне, так и внутренне, — пробормотал Алекс Вернер как бы в сторону. — Выглядел он сущим Кощеем в смеси с горьковским Лукой…