Книга Таежный бродяга - Михаил Демин

— Да еще нет, — сказал я, — решил вот, поначалу, — прямо сюда…

— И правильно. Зачем спешить? Начинать лучше всего через прессу! Мы можем помочь — сделаем вам имя… И уже тогда… С нашим мнением считаются всюду. А как же иначе? Голос газеты — это голос партии!

— И народа, — веско сказал заместитель.

— И народа, — кивнул серый, — да, и народа…

— Между прочим, очень хорошо, — сейчас же проговорил Дубинин, — очень важно именно то, старик, что ты — представитель трудовых слоев, а не этой нашей тухлой интеллигенции.

— И если вы поведете себя правильно, умело, — подхватил заместитель, — перед вами могут открыться заманчивые перспективы!

Они говорили поочередно, ловко подавая реплики, — как на сцене. И я начинал уже инстинктивно догадываться, что здесь разыгрывается какой-то еще неясный для меня спектакль.

— Я как-то не очень понимаю, — пробормотал я, — о чем, собственно, речь? О работе?

— Именно, — отозвался заместитель. — Дело тут вот какое… Принять вас сразу, сейчас, мы не можем. Это вообще ведь с налета не делается! Но при нашей газете имеется литературное объединение молодых, которым как раз и руководит Дубинин! Этих молодых мы опекаем, растим и иногда печатаем — в воскресных номерах… Так вот, вы войдете туда. Примете участие в работе коллектива. Ознакомитесь с людьми. И начнете нам помогать… И это будет ваш первый шаг!

Я слушал его — и все томительней мне становилось… Спектакль этот начинал мне не нравиться. Активно не нравиться!

— Как же я должен помогать? — спросил я, насторожась.

— Ну, детали потом обсудит с вами Дубинин, — сказал, подаваясь ко мне, серый, — введет вас в курс дела. А я тут вкратце хочу одно лишь заметить. Время сейчас сами знаете какое… — Он наморщился и пошевелил пальцами. — Сложное время! И кое-кому, в связи с этим, может померещиться, что власть покачнулась, ослабла… Это явное заблуждение! Партия осталась, и по-прежнему — сильна! Однако некоторый разброд и шатание все же наблюдаются кое-где… Главным образом, в кругах творческой интеллигенции. Она ведь — с гнильцой! И легко заблуждается, и быстро впадает в ересь… И потому-то сейчас — как никогда — с особой силой и остротой встает вопрос о бдительности.

Он пристально, не мигая, посмотрел на меня болотными своими, тусклыми глазами.

— Вы понимаете? Нам нужно знать настроения писательской среды. И особенно интересует нас молодежь.

Ого, подумал я, холодея, так вот в чем дело! Они просто-напросто вербуют меня в доносчики, в провокаторы.

Серый выговорился — и потянулся за папиросами. В кабинете воцарилось молчание. Надо было что-то отвечать…

— Не знаю, право, как быть, — с трудом, запинаясь, сказал я. — В газете мне, конечно, очень бы хотелось поработать… Но — на других условиях! На других!

— Ну, голубчик, здесь у нас не торгуются, — сказал заместитель. И поднялся, давая этим понять, что аудиенция кончена. — Как хотите. Но все же — подумайте…

— И не забывайте, — веско, с металлом в голосе, добавил серый, — ваше будущее — в ваших руках!

Глава 4. Смех и слезы

Когда мы вышли, Дубинин сказал, понижая голос:

— Что с тобой, старик? Ты, я вижу, чего-то вибрируешь, мнешься… Плюй на все и соглашайся.

— Как так — соглашайся? — возразил я гневно. — Да ты в своем ли уме?

— Я-то в своем, — зачастил он, — а вот ты… Ты… Подводишь и меня, и себя самого! Да ты понимаешь, какой шанс ты упускаешь? Чудак, ты же можешь сделать здесь грандиозную карьеру.

— Это на чем же? — прищурился я. — На стукачестве? На доносах?

— Стукачество — пустяки, — отмахнулся он, — это дело десятое… Партийное начальство таким образом выказывает тебе свое доверие — только и всего! Ну и приобщает к себе, конечно… Но почему, ты вдумайся, почему?

Я внимательно посмотрел на него. Странный это все-таки был парень — словно бы без костей, без стержня. Ничего не принимающий всерьез. Надо всем иронизирующий. Все понимающий — и на все согласный… И, закурив, затянувшись сильно, я спросил:

— Скажи-ка, Виталий, чем ты дышишь? Кто ты?

— Кто? — Он поднял ко мне лицо — веснушчатое и круглое, — и вот тут я впервые увидел его серьезным. — Не знаю… Спроси-ка о чем-нибудь полегче.

— Ладно, — сказал я, — так что ты там такое лопотал насчет «карьеры»?

— Ты оцени ситуацию, — заговорил он, помедлив, — объединение у нас маленькое. И способные ребята там есть, естественно. Но все они — как говорит парторг — «с гнильцой»… И противопоставить им некого. А надо! И срочно. Нужен некий «глас народа», но где он? Где? В Москве-то все просто; на тамошнем литературном рынке можно найти любых мастеров, на всякий вкус… Но ведь здесь же глушь, дикость. Провинция! У нас и интеллигенция-то «гнилая» — не шибко образована. А уж о простых работягах и говорить нечего.

Мы медленно шли по коридору к выходу. Вокруг сновали люди, и Дубинин (очевидно, не желая быть услышанным со стороны) поминутно сбивался, замолкал, сыпал сдавленным шепотком:

— Вот у меня есть трое писак — из народа. Это же анекдот! Выступают-то они не «против», выступают — «за»… Но кому нужна их самодеятельность? Еще вчера шеф восклицал: «Где бы раздобыть хоть одного — стоящего? Я бы ничего не пожалел…» А тут как раз ты и являешься. Лесоруб. Таежник. Эдакий сибирский самородок! И к тому же поэт — настоящий, без подделки! И в стихах — сплошная романтика и никаких сомнительных зигзагов… Да ты для редакции поистине редкостная находка.

И тогда я сказал — неожиданно для себя самого:

— Знаешь… Если по правде, то не такой уж я чистый самородок, как это кажется.

Он усмехнулся. И ответ его заставил меня покачнуться:

— Ты думаешь, я дурак? Ничего не соображаю? Конечно, ты темнишь… Откуда у простого таежника может быть такая выучка? Но мне, в конце концов, плевать. Валяй! И коль уж начал темнить — иди до конца!

И затем — уже стоя в дверях:

— Я, собственно, так и полагал, что ты согласишься на все, — проговорил он задумчиво, — ухватишься за любую возможность… И даже заранее поручился за тебя — перед парторгом! И все время тебе подыгрывал.

— Так ты, значит, был твердо уверен?.. — начал я изумленно.

— Естественно, — сказал он, — какой же еще тут может быть вариант? Если да — так да. А если — нет, зачем вообще было темнить?

Мы простились. И на улице я вспомнил вдруг, что у Дубинина в столе остались мои рукописи.

Я споткнулся, стал, поглядел назад… И, махнув рукой, побрел, ссутулясь, прочь. Нет, появляться в редакции снова мне сейчас не хотелось! Не хотелось встречаться там с кем-либо… Зайду как-нибудь потом, думал я, пряча от ветра лицо в воротник, когда-нибудь в другой раз.

Но уже знал я, чувствовал, что «другой раз» наступит не скоро.