Книга Случайная - Екатерина Риз

Но мне всё же пришлось нервно кашлянуть, чтобы спустя несколько секунд вернуть себе способность говорить.

- По крайней мере, ты сказал правду, - глухо проговорила я.

- Лида, я не хотел тебя обидеть.

- Знаю. Ты никого не хочешь обидеть, это смысл твоей жизни.

Давид с шумом втянул в себя воздух, а я поняла, что избегаю смотреть на него. Сжала руку в кулак, ногти впились в кожу ладони.

- Наверное, тебе лучше уйти, - проговорила я. – Мне нужно поспать.

- Гонишь.

- Давид, уходи, - попросила я с нажимом. – У меня кончились силы.

Он поднялся, на секунду замешкался, видимо, не зная, как правильно уйти, и, в конце концов, просто направился в прихожую, не сказав мне ни слова. А я продолжала стоять посреди комнаты, и только ждала, когда хлопнет, закрываясь, входная дверь. Казалось, что на это потребовалась целая вечность. Дверь хлопнула, Давид ушёл, и стало тихо. А я молча стёрла со щёк слёзы.

Самым лучшим сейчас, было лечь и уснуть. Надежды на то, что я проснусь спокойной и вылечившейся от своей влюблённости, не было, но хотелось забыться. А я лежала в тишине и глотала слёзы. И всё вспоминала слова Давида о том, что он меня не любят. Он произнёс их так уверено, без тени сомнения, видимо, на обдумывание этого решения ему не требовалось ни времени, ни смелости. Со мной у него всё просто. Не нужно прислушиваться к себе и что-то решать. Я в его жизни никто, случайность.

Проснулась я на следующий день, ближе к обеду. С распухшим от слёз лицом, с красным носом и тоской во взгляде. Долго смотрела на себя в зеркало, пытаясь понять, можно ли спасти ситуацию (не отношения с Давидом Кравецом, а с лицом), окончательно осознала, что всё плохо, и некоторое время набиралась смелости для того, чтобы позвонить Петровичу и сказаться больной. Особо притворяться не пришлось, с голосом была беда, он хрипел и дрожал, и Озёрский уже спустя минуту моих сбивчивых объяснений, разрешил мне на работу не приходить. Один день.

- Одного дня мне хватит, - заверила я начальника. С облегчением повесила трубку и забралась обратно в кровать.

За окном мрак, моросящий дождь, и настроение у меня под стать. Но лить слёзы и голосить от расстройства, я себе запретила. Лежала и смотрела в одну точку. Телефон звонил несколько раз, я каждый раз вздрагивала, подскакивала на постели, призналась себе, что всё-таки жду звонка Давида, но звонил не он. Анька, мачеха, но я ни с кем не хотела разговаривать. Сестре написала, что заболела, чтобы та не волновалась и не обрывала мне телефон, и снова ложилась в постель с одной-единственной целью – таращиться в стену. Почему-то казалось, что от этого процесса становится легче.

Ближе к обеду в дверь позвонили. Я насторожилась, недовольно заворочалась, мысленно ахнула, припомнив свой вид в зеркале этим утром, но с кровати поднялась. И первым делом подошла к окну, глянула вниз. Машины Давида у подъезда не было. Но, может, это и хорошо?

Глянув в глазок входной двери, я едва не застонала в голос, увидев мачеху. Принесла нелёгкая…

- Ты почему на звонки не отвечаешь? – нарвалась я на обвинение вместо приветствия, как только открыла дверь.

Я отступила в сторону, впуская её в квартиру. Отвечать не хотелось, к тому же Луиза тут же впилась взглядом в моё лицо, и нахмурилась сильнее, чем обычно.

- Что с тобой? У тебя грипп? У нас же дети.

- Могу только посочувствовать, - пробормотала я, торопясь от неё отвернуться и возвращаясь в комнату.

- Язва ты, Лидка. Доброго слова от тебя не дождёшься.

- Что нужно?

Луиза без разрешения прошла по комнате к старому буфету и открыла верхний ящик.

- Женя документы здесь оставил. На квартиру. Ты не видела?

- Зачем они мне?

- Документы всё-таки.

- Зачем мне ваши документы? – начиная злиться, повысила я голос. – Берите и делайте, что хотите.

- Я и делаю, что хочу. То есть, что мы все хотим.

- И папа тоже?

- Конечно, - вроде бы удивилась мачеха. – Он же муж семьи.

- Муж семьи, - повторила я, пытаясь проникнуться серьёзным статусом отца. – Круто. И что вы всем коллективом хотите?

- А то тётка тебе не доложила!

- Про дом, что ли? – Я недоверчиво хмыкнула. К мачехе присмотрелась. – Что за внезапная тяга к лесам и полям?

- К каким ещё лесам? Коттедж на окраине города присмотрели. Семья у нас большая, нужно расширяться.

Понятно, у них семья большая, а я, вроде как, и не семья вовсе.

Мачеха добралась до нужной папки с документами, ящик задвинула и повернулась в мою сторону. Снова ко мне присмотрелась, внимательно, даже голову на бок склонила.

- Странная ты какая-то, опухшая. Плачешь или пьёшь?

- А что хуже?

- Хуже только вместе, - наставительно произнесла Луиза. – Я Полину всегда учила: реветь – последнее дело, особенно из-за мужиков. Надо себе цену знать.

Я хмыкнула.

- Помнится, мы с ней вместе росли. А мне ты такого не говорила.

- Потому что ты никогда никого не слушаешь, с малолетства себе на уме. Кому же надо насильно тебе в голову что-то вдалбливать? Нужно быть добрее к людям, Лида. А не так как ты, волчонком вечно смотришь.

- Учту, - пробубнила я. В другое время я вряд ли бы позволила обзывать себя волчонком и злыдней, но сегодня у меня сил не было вступать с мачехой в полемику. К тому же, на моём самолюбии вчера уже знатно потоптались, ещё одной порции я просто не выдержу. Так что, я постаралась как можно скорее родственницу проводить до дверей.

- Не забудьте предупредить, как съезжать соберётесь, - попросила я, стоя на пороге, - а то нагряну в гости к чужим людям. Все вместе удивимся.

- А ты почаще об отце вспоминай, - прилетел мне с лестницы очередной укор, - и к телефону подходи!

- Как скажете, - буркнула я себе под нос, и закрыла дверь.

Ну вот, жизнь не замерла, планета не перестала крутиться, несмотря на моё горе, значит, всё не так плохо.

К концу дня я раскаялась в том, что выпросила больничный. Находиться дома в одиночестве стало невыносимо. Хотелось выть, но не отчаяния, а от тоски. Хотелось отвлечься, с кем-нибудь поговорить, не о себе, а о чем-то нейтральном, пустом и бессмысленном. Обсудить сегодняшнее блюдо дня или глупый фильм, что идёт в кинотеатре. Понятия не имею, что идёт сейчас в кинотеатре, но готова обсуждать. Единственное, что удержало меня дома, это всё ещё опухшие глаза и красный нос. Их невозможно было ничем замазать или скрыть, и Петрович вряд ли обрадовался бы, увидев меня в таком виде. Даже если бы желание работать вбежало в ресторан вперёд меня. И поэтому я осталась дома, пила чай, смотрела в окно, как старушка, и невольно прокручивала в голове сложившуюся ситуацию. Мысленно с Давидом разговаривала, и в моих размышлениях он со мной соглашался, ведь я, как считаю, права. И всё так складно, так логично с моих слов выходило, что хоть звони ему и всё объясняй заново, но я знала, что вне моей головы Давид куда упрямее, запутаннее и у него наверняка найдётся масса доводов, чтобы доказать мою неправоту. Ещё и добавит, что лезу не в своё дело. И будет прав, но мне понадобится некоторое время для того, чтобы отвыкнуть думать о нём, о его делах и проблемах. Он сказал вчера четыре слова, которые всё расставили по своим местам. Точнее, мне указали на моё место, и с этим придётся смириться. Зачем мне человек, которому я не нужна, правда?