Книга Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина - Арнольд Марголин

Никогда целый народ не может быть в роли подсудимого. Нет «плохих» и «хороших» народов, а есть лишь разные ступени развития каждого данного народа. Есть более культурные и менее культурные, более дикие и менее невежественные народы. Чем более забитым и темным является большинство населения страны, тем острее формы его недоброжелательности к тому меньшинству, которое живет среди него и имеет свою особую религию, особые обычаи и нравы.

Мне привелось жить одно время в Лионе, в мелкобуржуазной французской семье, которая сдавала комнаты со столом. Там же жил и столовался японец, студент лионского университета. Все его манеры, движения, привычки служили для хозяев-французов излюбленным предметом издевательства в его отсутствие. А между тем это был весьма культурный и интеллигентный человек… Однажды он пригласил меня к себе на вечер, у него собралась вся лионская колония японской молодежи. И когда некоторые из них, поусердствовавши в отношении спиртных напитков, охмелели, они забыли о моем присутствии и стали подтрунивать над европейскими и специально французскими обычаями…

Терпимость и умение понимать всю естественность различий в нравах разных народов требует известного уровня культуры. Такой уровень не мог быть уделом народов, косневших во тьме и невежестве под игом российского самодержавия. В этом отношении все народы бывшей России, а в том числе и ее еврейское население, являются естественным продуктом того режима, в котором они воспитались. Мы все жестоко заблуждались, когда думали, что с падением рабовладельцев и их строя рабы сразу превратятся в истинных свободных граждан. Институт рабства одинаково развращает обе стороны. Фраза Керенского о «взбунтовавшихся рабах» есть лучшее из всего того, что им сказано в дни его подъема и экстаза.

Говорят об особенном антисемитизме украинского, польского и румынского народов. Опять-таки весь вопрос сводится к степени культурности этих народов, к большему сравнительно количеству еврейского населения в этих странах, нежели в Великороссии, Сибири или на Дону и на Кавказе. А главное – антисемитизм насаждался из центра больше всего там, где жили еврейские массы, в черте оседлости.

И все же, как свидетельствуют многие источники, в том числе доклад Темкина, самыми жестокими погромщиками в рядах армии Деникина оказались не украинцы, а чеченцы. Вообще, в армии Деникина украинцы составляли сравнительно незначительную ее часть. В ее рядах были и великороссы, и донцы и т. д.

И во всяком случае, надо быть осторожным с обобщениями.

Подобно тому как мы, евреи, справедливо слагаем с себя ответственность за все деяния комиссаров-евреев и за гнусные поступки тех евреев, которые принимали участие в работе большевистских чрезвычаек, так и украинский народ имеет полное право отречься от своих подонков, запятнавших себя погромными преступлениями. Пускай среди украинского народа есть 200, 300, 500 тысяч злодеев-погромщиков, но этого нельзя распространять на остальные 30 с лишним миллионов коренного украинского населения. И когда мы говорим: «все украинцы – погромщики», мы уподобляемся тем, кто утверждает, что «все евреи – большевики».

Если же количество погромщиков и злодеев среди украинского народа оказалось неизмеримо большим, нежели количество садистов-евреев в чрезвычайках, то остается только глубоко пожалеть о первом из этих явлений и порадоваться, что среди еврейства жестокость и дикость были проявлены и количественно, и качественно в значительно меньшей степени.

«Нет плохих народов». Но бывают очень плохие правительства, плохие законы. Еврейское бесправие приводило в России к тому, что еврейская молодежь росла в ненормальных условиях, в тесноте и удушливой атмосфере «черты». Ее жажда к знанию и просвещению в большинстве случаев удовлетворялась чтением демагогических брошюрок, в которых рисовался будущий социалистический рай. Процентная норма приводила к соревнованию еврейских детей между собой уже в раннем возрасте, у порога гимназии, такого рода «спорт» вряд ли мог оказывать благодетельное влияние на молодые души. Затем начиналась «протекция», иногда подкуп… Для того чтобы попасть в учебное заведение, все средства казались еврейству, народу книги, приемлемыми. А между тем какой след оставался в душе мальчика или юноши, который знал, что он принят благодаря протекции, сыновья же соседей, выдержавшие экзамен лучше или не хуже его, не приняты… Трудность достижения положения, отличий, высоких должностей и на военной, и на гражданской службе развивала больное, оскорбленное самолюбие, а параллельно с сим такое же болезненное честолюбие и самомнение у тех немногих, кому удавалось, несмотря на все препятствия, выдвинуться. Прибавьте ко всему этому общий фон безотрадной, тяжелой борьбы за нищенское существование еврейских масс, скученных в грязных, пыльных местечках черты, издевательства и вымогательства полиции…

Неудивительно, что при таких условиях еврейская молодежь проявила склонность к максимализму во всех областях жизни, в вопросах социальных и национальных. Неудивительно, если среди большевиков-комиссаров в городах и местечках бывшей черты с преобладающим еврейским населением оказалось так много евреев.

Что касается крестьянского населения в Российском государстве, то его жизнь регламентировалась нормами, создавшими для крестьян почти рабское состояние. Право передвижения, право отлучиться из своей деревни – все это требовало разрешения «начальства».

Умышленно медленное распространение грамотности, задерживаемое правящими классами, первобытные способы сельского хозяйства, податная и воинская повинность при отсутствии прав гражданина были теми причинами, благодаря которым большинство крестьянства оставалось в состоянии дикости и темноты. Те же из крестьян, которые уходили из села на отхожие промыслы в город или же переходили в кадры рабочего городского пролетариата, получали от городской культуры главным образом то, что заключалось в ее нездоровых ростках.

Когда пало самодержавие, когда армия самочинно бросила фронт и побежала по домам, исчезли те железные обручи, которыми держалась огромная деревянная бочка. И бочка распалась, рассыпалась…

Все лучшее, честное и крепкое в крестьянстве устояло и не поддалось пьянящему угару от внезапно нагрянувшего полного освобождения. Но зато все, что таило в себе и село, и город преступного и злодейского, вышло наружу и воскресило старые сказания и быль о великих российских бунтах, о вольных бандах разбойников на Волге, в Сибири, о гайдамаках второй половины XVIII столетия… Главным объектом для разбойничьих инстинктов было, конечно, еврейское население, как наиболее чужое по религии, и по одежде, и вообще по внешнему виду и обычаям. Помещики успели уехать или удачно укрыться, как и представители старой власти, полиции. Впрочем, им достаточно было переодеться в скромное одеяние городского среднего обывателя, рабочего или крестьянина и уехать из места их постоянного пребывания. И они уже тонули в безбрежном море «христианского населения». Иное положение было у мирного и беззащитного еврейского населения. Внешний вид, акцент, произношение отмечали в большинстве случаев с первого же взгляда еврея. Это было весьма удобно и просто, облегчало работу погромщиков… Жажда крови, грабежа, половая разнузданность искали для себя оправдания в том, что жиды – и чужие, и большевики. А когда украинские надднепрянские войска очутились в Галиции, явилась новая возможность легкого противопоставления и распознавания «своих» от «чужих». «Свои» – это войско, «чужие» – это галицийское население. И начались нападения на села и деревни, грабили и насиловали тех же украинцев, но галицийских, бывших подданных Австро-Венгрии…