Книга Питерщики. Русский капитализм. Первая попытка - Лев Лурье

Уже в 1879 г. земский статистик Петербургского уезда отчетливо чувствует разницу между мастеровыми, «специальность которых требует предварительной подготовки в течение нескольких лет» и «фабричными рабочими, работа которых не требует долгой подготовки и большого навыка, и которые очень часто, работая на фабрике только известную часть года, например зиму, на лето отправляются на родину»[292].

По наблюдению Г. В. Плеханова, рабочие высокой квалификации в материальном отношении жили много лучше, чем студенты: в светлых, просторных комнатах, покупали книги, пили хорошее вино, одевались как франты. К крестьянам и фабричным они относились презрительно. Отношение их к своим деревенским родителям принимали порою трагический характер. Потомственные рабочие, подростки особенно активно проявляли себя и при забастовках[293].

Разницу между коренными рабочими и рабочими-крестьянами описывал и мемуарист из пролетарской среды: «В то время как мастеровой по большей части разорвал всякую связь с деревней и окончательно поступил в состав "армии промышленности", чернорабочий всячески поддерживает эту связь, высылая в деревню время от времени более или менее крупные суммы денег… Получая 60–70 копеек поденной платы и понимая, что его в любой момент могут уволить, он чувствует, что деревню не надо бросать»[294]. Но по мере профессионализации связи с деревней слабеют.

Зарабатывая рублей 30–35 в месяц, рабочий не так уж охотно посылал деньги в деревню, и мне часто приходилось слышать о неудовольствии между родителями, живущими в деревне, и детьми, работающими на заводах. Нередко дело доходит до суда: из-за того, что сын не хочет посылать отцу денег, отец не выдает ему паспорт. Исключение составляют только те, кто, имея в деревне много земли и хорошее хозяйство, не был связан необходимостью высылать родным деньги. Остальным нет от деревни никакой выгоды, а только одни убытки… для них вся связь с деревней сводится к выписке паспорта и к уплате налога на землю»[295].

Между кадровыми рабочими и фабричными новичками возникал видимый конфликт. Как писал путиловец, «старая мастеровщина считала неквалифицированного рабочего человеком случайным в своей среде; рабочих, не усвоивших своей специальности, пренебрежительно называли "мастеровыми по хлебу"… Только хорошо работавший по своей специальности мог оказывать на окружающих нужное влияние»[296].

У «недавних крестьян, людей по большей части неграмотных… грубые нравы, матерщина слышалась постоянно. Молодежь хвастала своими похождениями в кабаках и в других заведениях. Квалифицированные рабочие: ловкие движения токарей… несомненное чувство собственного достоинства, меньше унизительной неряшливости и грубости»[297].

Это различие сказывалось и во время трудовых конфликтов: «Бастовать! … Они взяли да и уехали в деревню, а мы-то остались на бобах… мешают они рабочему делу, для них потребность в союзах не сказывается в такой степени, как на нас»[298].

Оппозиция профессионал – чужак в рабочей среде была важнее, чем противопоставление земляка и постороннего, характерного для торговцев и ремесленников. В сущности, земляки на заводе были и не очень нужны друг другу. Земляк мог помочь только на первых порах, да и то – советом. В лавке же, трактире, на стройке, в артели, на извозчичьем дворе они определяли условия быта, заработок, возможности продвижения по службе.

Пределы профессиональной мобильности

В торговле и ремесле, пройдя трудный, но заранее определенный путь от мальчика до старшего приказчика, буфетчика, десятника, крестьянин почти всегда мог рассчитывать на то, чтобы стать самостоятельным хозяином. Землячество выступало при этом поручителем, кредитором, источником необходимых связей и контактов.

Иначе было в промышленности. Даже квалифицированных рабочих администрация казенных предприятий и особенно владельцы частных заводов (иностранцы) предпочитали находить за границей – в Прибалтике, Финляндии. В 1869 г. нерусскими были 26,8 % рабочих петербургских верфей, 21,6 % рабочих металлургических предприятий, 11,6 % предприятий по обработке металлов, 15,6 % текстильных фабрик, 32,3 % администраторов крупных предприятий, 36,8 % инженеров[299].

И в начале века ситуация менялась мало. В модельной мастерской металлического завода, например, квалифицированными рабочими главным образом были финны, эстонцы, латыши – «народ суровый, молчаливый, с которым было чрезвычайно трудно сойтись». На Сименс-Гальске работали в основном иностранцы: немцы, шведы, эстонцы, но их всех объединяли общим названием «немцы». На работу они приходили в крахмальных воротничках, в шляпах, некоторые приезжали на велосипедах[300].

Русские мастера внушали не лучшие чувства. Никакой правильной процедуры назначения на эту должность не было. Решали (именно в нижеследующей последовательности) протекция, родственные связи, образцовая работа[301].

Вот типичная история: «Наш мастер произошел от дел, так сказать, матримониальных. Его сестра была в кухарках у одного из членов правления, приобрела на этого члена сильное влияние, пленила его сердце и волю… и поставила нам мастером своего братца»[302].

Между тем, роль мастера в заработке и судьбе рабочего была колоссальна: «Мастер – это такой человек, который кого хочешь сделает счастливым»[303]. Особенно велика была его власть по отношению к новичкам: на Путиловском заводе в 1890-е годы чернорабочие поступали на работу за взятку мастеру: гусь, петух, кадка масла[304]. Играли роль и земляческие связи: «Мастера из рабочих – большие патриоты, так что они приглашают в свои мастерские только тех рабочих, которые доводятся им земляками. В Петербурге есть завод, где в целом отделе работают исключительно два уезда Тверской губернии – Старицкий и Новоторжский, откуда происходят два начальника»[305].