Книга Мы убили их в понедельник - Джон Данн Макдональд

Принцип разумного сомнения — один из важнейших ингредиентов в области юриспруденции. Любой толковый адвокат воспользовался бы тем фактом, что девушка, несомненно, была пьяна. Вскрытие не смогло установить точное время мозговой травмы. Милдред могла упасть до того, как ее избил Макаран, выпасть из машины по дороге домой или подняться среди ночи и свалиться на пол в собственной спальне.

Макарана обвинили в убийстве второй степени. Хейнамен использовал все свое влияние, и молодой прокурор Джон Финч явился на процесс во всеоружии. Уже в середине заседания можно было легко догадаться, чем кончится дело. Защитник попросил перерыв, посоветовался с Финчем и заявил о согласии признания вины, если обвинение будет сведено к непредумышленному убийству. Макарана приговорили к пятилетнему заключению в тюрьме Харперсберг.

Если бы Пол Хейнамен-младший настолько потерял бы над собой контроль, что избил пьяную шлюшку в одном из салунов на Дивижн-стрит, а она вышла бы на своих ногах и умерла лишь спустя сутки, то он едва ли провел бы в камере даже пять дней. В его случае сомнение, которое толкуется в пользу обвиняемого, было бы признано более чем разумным.

Я посетил Дуайта в его камере после приговора, когда он ожидал перевода в Харперсберг.

Он приветствовал меня улыбкой, больше похожей на звериный оскал:

— Грязный коп!

Я прислонился к решетке. Дуайт сидел на койке, стиснув кулаки.

— Ты так говоришь, будто это я тебя засадил.

— Целых пять лет! Все можно было устроить.

— Каким образом?

— Один из ваших патрульных мог заявить, что видел; как она остановила машину на полпути домой, вышла, споткнулась и ударилась головой.

— Еще бы! Мы всегда так делаем для друзей.

— Почему Кермер мне не помог? Двое из тех ребят, которые играли со мной, работают на него. Я говорил Джеффу, что нужно сделать. Они должны были изменить показания на суде и заявить, что Милдред ударилась головой, когда упала на пол, вылив на меня свою выпивку, что она с самого начала вела себя странно, что ее лицо было распухшим, когда она уже вошла, а я просто несколько раз шлепнул ее, чтобы поскорее выпроводить. Неужели это так трудно?

— И он согласился?

— Он подмигнул и сказал, чтобы я не волновался. Но когда его ребята рассказали все как было, я понял, что пропал.

— Возможно, Кермер нуждается в Хейнамене больше, чем в тебе, Дуайт.

— Как бы я хотел, чтобы эта грязная, пьяная, губастая шлюха оказалась сейчас здесь! Я бы так с ней разделался, что все происшедшее показалось бы ей удовольствием. Только подумать, целых пять лет!

— Возможно, только три с половиной, если ты будешь вести себя как следует.

— У меня такое чувство, зятек, что я не буду вести себя как следует. — Он устремил на меня странный взгляд, от которого мне стало не по себе. — Я в долгу у тебя, коп. Я в долгу у Кермера, Хейнамена, этого чертова города и ублюдочной системы, из-за которой мое имя треплют все газеты страны. Но я еще попаду сюда снова. А пока желаю тебе приятно провести пять лет с моей сестрой.

— Не болтай чепуху, как глупый мальчишка.

Дуайт посмотрел на свою ручищу и медленно согнул пальцы:

— Я немного пересолил. Бил ее слишком сильно и слишком долго. Нужно было прекратить, когда она обмякла, но я уже вошел в ритм и не мог остановиться. — Он озадаченно наморщил лоб. — Знаешь, я даже не сердился. Это было как игра в мяч — самое главное поймать ритм. — Его голос стал жалобным и пронзительным. — И самое обидное — из-за такой девки, как Милдред! Она ведь гроша ломаного не стоила. Ей было наплевать на себя. Она даже любила, когда ее колотят при всех. Господи, неужели из-за этого можно потерять пять лет?

— Мэг спрашивает, что она может сделать, — сказал я.

Дуайт снова посмотрел на меня:

— А что она собирается делать? Прислать мне ленч для пикника?

— Ты хочешь ее видеть?

— Нет.

— Тебе нужны сигареты или что-нибудь еще?

Дуайт молча уставился в пол. Я подождал немного и вышел. Он так и не поднял головы. Меня и многих других интересовало, сможет ли он приспособиться к Харперсбергу. Мы думали, что вся крутость Дуайта — чисто мускульный рефлекс, что его быстро превратят в жалкого нытика. В этом мире хороших и плохих парней слишком легко веришь в миф о безвольном злодее. Но наши предположения не оправдались.

Глава 5

Мэг позвала меня из кухни, и я отправился на запоздалый ленч с блудным братом. Дуайт облачился в желтый свитер и серые слаксы; его коротко остриженные волосы еще были влажными после душа. Мэг подала в большом количестве те блюда, которые он любил больше всего. Она пыталась поддерживать легкомысленный разговор, но в ее голосе слышалось беспокойство.

Я знал, что ее тревожит, и не знал, как ей помочь. Дело заключалось не только в угрюмом равнодушии Дуайта, но и в том, что в его поведении явственно чувствовался отпечаток лет, проведенных в тюрьме. Полицейская работа учит нас безошибочно подмечать такие вещи. Я могу идти по оживленной улице и сразу определить бывших заключенных, отмотавших большой срок, хотя некоторые из этих людей могут оказаться военными в штатском. Они утрачивают нормальную подвижность и эластичность лицевых мышц; в их взгляде, голосе, жестах ощущается странная сдержанность. Примерно такой же эффект достигается, когда обычного человека в шутку заставляют ходить, сидеть, разговаривать и выпивать, держа на голове книгу.

— Все в порядке? — слишком часто спрашивала Мэг.

— В полном порядке, сестренка, — отвечал Дуайт голосом, в котором слышалось эхо тюремной камеры и прогулочного двора.

Один раз он посмотрел на свой свитер и потянул за него:

— Какой яркий. Он меня все время отвлекает. Я привык к серому цвету.

Я видел, что Дуайт старается есть медленно. Большинство тюремных беспорядков начиналось в столовых, поэтому контроль там был наиболее строгим. В Харперсберге заключенные входят туда гуськом и молча выстраиваются у длинных столов, куда уже подана пища. По свистку надзирателя они садятся и также молча начинают есть. Одни охранники, с дубинками, ходят по помещению, а другие, с огнестрельным оружием, наблюдают с галереи. По второму свистку, через пять минут, заключенные встают, поворачиваются лицом к проходу и выходят, начиная с дальних столов, неся посуду. За дверью они разделяются на четыре ряда для пересчета ножей и вилок. На все про все им отводится девять минут, поэтому бедняги торопятся, давятся своей баландой и постоянно пребывают голодными.

Дуайт изо всех сил пытался не спешить приспособиться к новому ритму жизни. Но еды было слишком много, и она была слишком сытной. В конце трапезы он внезапно побледнел, извинился и выбежал. Вскоре до нас донеслись звуки, свидетельствующие о том, что его выворачивает наизнанку.