Книга Валентина. Леоне Леони - Жорж Санд

Стараясь говорить как можно более непринужденным тоном, Валентина пояснила, что она с умыслом огородила эту часть парка, чтобы никто не посягал на ее свободу и одиночество и она могла бы продолжать учение.

– О Бог мой! – воскликнул господин де Лансак. – Над чем же вы трудитесь так прилежно, что вам пришлось принять такие меры предосторожности? Ого, ограды, решетки, непроходимая изгородь!.. Стало быть, вы превратили гостевой домик в волшебный дворец! А я-то считал, что в нашем замке достаточно мест для уединения. Но вы его отвергли! Да здесь просто обитель затворника, неужели ваши сокровенные занятия должны быть окружены тайной? Уж не пытаетесь ли вы найти философский камень или более совершенную форму правления? Только теперь я понял, как смешны мы, когда ломаем себе голову, размышляя над судьбами различных держав, когда все подготавливается и разрешается в тиши этого убежища!

Валентина, раздосадованная и напуганная такими шутками, в которых, как ей казалось, звучало больше недоброго лукавства, нежели веселья, старалась отвлечь мужа и увести его отсюда, но он настоял, чтобы она оказала честь принять его в своем убежище, и ей пришлось повиноваться. А она-то надеялась, что успеет до этой прогулки предупредить графа о том, что ежедневно встречается здесь, в гостевом домике, с сестрой и племянником. Поэтому она не дала распоряжения Катрин уничтожить следы пребывания здесь своих друзей. Господин де Лансак понял все с первого взгляда. Стихи, которые Бенедикт нацарапал карандашом прямо на стене, восхвалявшие сладость дружбы и покой полей, имя «Валентин», которое мальчик по школьной привычке писал на чем попало, нотные тетради, принадлежащие Бенедикту, с его автографом на заглавном листе, красивое охотничье ружье, из которого Валентин иной раз стрелял в парке кроликов, – все это было скрупулезно осмотрено де Лансаком и дало ему прекрасный повод для замечаний полушутливых-полуядовитых. Наконец, взяв с кресла изящный бархатный ток Валентина и показав его жене, граф спросил с натянутым смешком:

– Думаю, этот ток принадлежит невидимому алхимику, которого вы сюда вызываете? Я прав?

Затем он примерил ток и, убедившись, что тот слишком мал для взрослого мужчины, брезгливо бросил его на фортепьяно, потом круто повернулся к Граппу, словно в порыве мстительного гнева забыв о всех предосторожностях, которые соблюдал при жене в разговоре с ростовщиком.

– Во сколько вы оцениваете этот домик? – спросил он сухим, резким тоном.

– Да ни во сколько, – отозвался ростовщик. – В хозяйстве вся эта роскошь и причуды ничего не стоят. Черная банда не даст вам за них и полтысячи франков. Другое дело в городе. Вы только представьте вокруг этой постройки ячменное поле или искусственный луг, на что она будет тогда, по-вашему, пригодна? Ее снесут ради камня и бревен.

Важный тон, каким Грапп произнес эти слова, невольно поверг Валентину в трепет. Кто же, в конце концов, этот человек с гнусной физиономией, чей мрачный взгляд оценивал весь ее дом, чей голос, казалось, грозил превратить в руины родовое гнездо, кто в воображении уже распахивает плугом эти аллеи, посягает на тайный приют ее чистого и скромного счастья?

Дрожа всем телом, она взглянула на мужа, стоявшего с беспечно-спокойным и непроницаемым видом.

В десять часов вечера Грапп, собираясь отправиться в отведенные ему покои, вызвал графа на крыльцо.

– Эх, целый день потеряли зря! – с досадой проговорил он. – Постарайтесь хоть нынче ночью разрешить мое дело, а то мне придется завтра самому обратиться к госпоже де Лансак. Ежели она откажет мне в уплате вашего долга, то я буду, по крайней мере, знать, что делать дальше. Я отлично вижу, что моя физиономия ей не по нутру, и поэтому не намерен ей докучать, но я не допущу, чтобы меня обвели вокруг пальца. Впрочем, нет у меня времени любоваться этим замком. Итак, сударь, скажите, намереваетесь ли вы нынче вечером поговорить с супругой или нет?

– Черт возьми, сударь! – воскликнул де Лансак, нетерпеливо ударив кулаком по золоченым перилам крыльца. – Вы настоящий палач!

– Вы так считаете? – бросил Грапп и, желая отомстить дерзостью за ненависть и презрение, какое он внушал графу, добавил: – Но послушайтесь меня и перенесите вашу подушку этажом выше.

И он удалился, бормоча себе под нос какие-то гнусности. Граф, отнюдь не деликатный в душе, был, однако, достаточно щепетилен, когда дело касалось этикета; и даже он не мог не задуматься в этот миг над тем, что святой и чистый институт брака безжалостно втоптала в грязь наша алчная цивилизация.

Но вскоре иные мысли, касавшиеся его непосредственных интересов, вытеснили в этом холодном, расчетливом уме все прочие соображения.

32

Господин де Лансак очутился, пожалуй, в самом щекотливом положении, в каком только может оказаться человек светский. Во Франции существует несколько понятий чести: честь крестьянина иная, нежели дворянина; честь дворянина не такая, как честь буржуа. Свое понятие о чести имеется у каждого сословия и, пожалуй, у каждого отдельного человека. Достоверно одно – у господина де Лансака было свое, особое понимание чести. Будучи в каком-то отношении философом, он все же имел немало предрассудков. В наши просвещенные времена смелых взглядов и всестороннего обновления общества старые понятия добра и зла неизбежно искажаются и совершаются попытки установить в этом хаосе новые границы дозволенного.

Господин де Лансак не имел ничего против того, чтобы ему изменяли, но и не желал быть обманутым. И в этом он был совершенно прав. Хотя кое-какие факты пробудили в нем сомнения в верности жены, легко догадаться, что он не стремился к интимным отношениям с Валентиной, не желая скрыть последствия совершенной ею ошибки. Самым мерзким в его положении было то, что к вопросу о его попранной чести примешивались низкие денежные расчеты, вынуждавшие его идти к цели окольным путем.

Он углубился в эти размышления, когда около полуночи ему почудилось, будто он слышит легкий шорох в доме, уже давно погрузившемся в сонную тишину.

Стеклянная дверь гостиной в противоположном конце замка выходила в парк, но с той же стороны, что и покои, отведенные графу; ему показалось, что кто-то осторожно пытается открыть дверь. Тотчас же он вспомнил вчерашнюю ночь, и его охватило страстное желание получить недвусмысленное доказательство виновности жены, что дало бы ему безграничную власть над нею. Он быстро надел халат, туфли и, шагая в темноте с ловкостью человека, привыкшего действовать осторожно, вышел через незакрытую дверь и вслед за Валентиной углубился в парк.

Хотя она заперла калитку ограды, он без труда проник в ее убежище – не раздумывая, перемахнул через ограду.

Влекомый инстинктом, а также звуками шагов, граф добрался до гостевого домика и, укрывшись среди высоких кустов георгинов, росших у окна, мог слышать все, о чем говорили внутри.

Решившись на такой смелый шаг, Валентина, изнемогая от волнения, без сил упала на софу и молчала. Бенедикт, стоя рядом, встревоженный не менее ее, тоже в течение нескольких минут не произнес ни слова; наконец, сделав над собой усилие, он нарушил тягостное для обоих молчание.