Книга Любить монстра. Краткая история Стокгольмского синдрома - Микки Нокс

В этот момент слышу какой-то шорох. Тут же оглядываюсь по сторонам. Черт! Ремень остался валяться где-то в другом углу, рядом с трубой. Если ударить пряжкой, можно вырубить человека. Сейчас у меня под рукой несчастная деревяшка.

О чем я вообще думаю? Кого я смогу вырубить деревяшкой? Я даже ударить не смогу. Убьют быстрее.

– Эй, – слышится голос Микки, – у тебя все в порядке?

– Издеваешься… – Я перелезаю через обломки перегородки и выхожу к нему. Он спустился сюда. Вид, полагаю, у меня устрашающий. Учитывая кусок деревяшки в руках и пыль с алебастром в волосах.

– Я еду принес, – будто оправдываясь, говорит он.

– Спасибо, – киваю я.

Знаете, это напомнило ситуацию, когда домашний, выхоленный кот встречает жирную крысу. Еще неизвестно, кто из нас больше боится. И кто из нас крыса.

– Послушай, выпусти меня отсюда, я никому ничего не скажу, – совсем жалким тоном говорю я.

– Тогда от Бонни откажутся. Если ради нее нужно будет тебя убить, я это сделаю, – совсем другим голосом говорит он. – Прости.

– Даже не сомневаюсь, – бормочу я.

Наблюдаю за тем, как он поднимается по лестнице. Швыряю в удаляющуюся фигуру деревяшкой.

– Я отомщу, – кричу я.

– Даже не сомневаюсь, – в тон мне отвечает Микки.

Смотрю на пакет с едой, который он мне принес. Там хлеб, бутылка минералки и яблоки. Только сейчас понимаю, что дико хочу есть. С наслаждением откусываю от еще теплой булки и выпиваю почти всю минералку залпом.

Следующие сутки проходят в прежнем режиме. То есть ничего не происходит. Микки больше не спускается сюда.

Когда паника проходит, становится понятно, что пытка только началась. Нет ничего страшнее, чем остаться наедине со своими мыслями.

От нечего делать начинаю изучать сваленные в кучу рисунки. В основном это эскизы татуировок. Причем из них, наверное, на десяти из пятидесяти изображен феникс, объятый огнем. И эта фраза вязью: «И пусть мосты, которые кто-то там сжигает, что-нибудь освещают». Поскольку эта фраза вот уже неизвестно сколько времени мозолит мне глаза, я ее ненавижу. Поначалу она казалась интригующей, сейчас уже нет.

Бонни вряд ли поправится. Если его сестра попала в клинику моего отца, то он бы сделал все, чтобы отправить ее на операцию. После того разговора я его, конечно, ненавижу, но врач он хороший. И человек тоже неплохой. Просто он отец, он должен устроить личное счастье дочери в соответствии с тем, что он подразумевает под этим словом. Если отец не хотел делать операцию Бонни, значит, все безнадежно. А если не станет Бонни, то и меня не будет.

Крышка люка отъезжает. Звук металлического скрежета этого люка радует. Задираю голову и вижу Микки. Я хочу было начать умолять меня выпустить, но быстро понимаю всю бессмысленность подобных просьб. Весь он сейчас коктейль из нервов и адреналина. Можно было бы попытаться затеять драку и все-таки вылезти отсюда… но потом отгоняю эти мысли. У него наверняка при себе оружие. Да и убить ему ничего не стоит.

– Как… Бонни? – спрашиваю, наконец, я.

Микки продолжает смотреть на меня. Кажется, он даже не слышал вопроса.

– Жива, – глухо произносит он. Микки считает, что все должны переживать за его сестру.

– Я рада, – отвечаю я и пытаюсь разглядеть его лицо.

– Я больше, – отвечает он.

– Что больше? – не понимаю я.

– Больше рад, – поясняет он.

– Нельзя говорить «больше рад», – говорю я.

– Кто сказал?

– Что? Что нельзя так говорить? Грамматика.

– Слушай, ты говоришь это со дна подвала – ты не заметила, что я тут немного вольно трактую законы и правила? Особенно грамматики? – злится он и уже собирается задвинуть люк обратно, когда я в панике окликаю его.

– Что еще? – раздраженно спрашивает он.

– Книжки какие-нибудь хоть дай, тут невозможно находиться, – жалобно прошу я. Он медленно кивает.

– Только не «Пятьдесят оттенков серого», я тебя очень прошу, – уже вполне нормальным голосом добавляю я.

– Вот я сейчас не понял прикола, – отвечает он.

– Забей, – бормочу я.

Тут в меня летит какая-то маленькая книжка в мягком переплете. Она даже на книгу не тянет. Так, тоненькая брошюрка. Томас де Квинси. «Убийство как вид изящных искусств» – читаю на обложке.

– Издеваешься? – кричу я ему.

– Ага, – говорит он и задвигает дверь у меня над головой.

Когда он закрывает люк, здесь исчезают даже те три вшивых лучика солнечного света, что проникали сюда. Они дарили надежду. А сейчас я вновь остаюсь наедине со своими последними часами жизни. А, нет. Вру. Со мной еще Томас де Квинси. «Английский писатель, автор знаменитой “Исповеди англичанина, употребляющего опиум”», как гласит аннотация. Никогда не читала его знаменитую исповедь. Даже не слышала о ней.

Все читали про пять степеней умирания и тому подобные глупости? Я не читала, но слышала раз сто, не меньше. Отрицание, гнев, торги, депрессия и смирение – кажется, так. Глупости. За последние 48 часов я уже раз пять прошла все эти стадии сзади наперед и спереди назад. Особенно прикольный коктейль из гнева, депрессии и желания курить. Дикого и непреодолимого.

Еще одна проблема возникает спустя трое суток после того, как крышка люка захлопнулась в первый раз. Линзы. Зеленые оттеночные линзы. Моя мантия-невидимка, благодаря которой я могу видеть этот мир более или менее отчетливо, а вот мои настоящие серые глаза не видит никто. Это все громко и пафосно, но их нужно снимать после двенадцати часов ношения. Сутки в них можно пробыть легко, а вот на вторые в глазах появляется сухость. Возникает постоянно ощущение соринки в глазу, которое потихоньку перерастает в ощущение бревна в черепе. Мир потихоньку теряет свои очертания. Глаза слезятся.

По крайней мере, я знаю, что прошло больше двух суток. Во всем нужно искать положительные стороны. Рано или поздно они сами отвалятся. Правда, есть вероятность, что к этому моменту я ослепну.

Проходит еще несколько часов, и дверь люка вновь открывается. Вижу волосы Микки. Он уже пытается скинуть пакет с едой.

– Стой! – ору я что есть сил.

– Что такое? – недовольно спрашивает он.

– Выпусти… – В этот момент он уже хочет закрыть люк. – Подожди. Дослушай до конца. Пожалуйста. Дослушай. Здесь нет душа, воды, сигарет, света… Я знаю ведь, ты хороший. Я вижу. Так вышло. Понимаю. Просто разреши мне подняться наверх, умыться хотя бы. Я ведь человек. Живой, настоящий человек… – Микки молча смотрит на меня. Минуту. Две. Три. Наконец, он молча «выпускает» лестницу, и та с грохотом выезжает.

У меня дух захватывает от радости. Я жаловалась на жизнь в автобусе Барселона – Берлин? Правда? Ну так вот, счастье – это когда тебе разрешают умыться.