Книга Умница, красавица - Елена Колина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Соня, не уклоняйся, – Князев засмеялся и написал на салфетке «Пиза». – Куриную котлету, сырники и Пизу я тебе гарантирую, что еще?
Официантка принесла тарталетки, и у Сони мгновенно сделалось серьезное лицо.
– Понимаешь, ТАКИЕ деньги, как у моего мужа, – это уже не важно, это уже слишком много, это как два обеда… нет, как сто тысяч обедов. Но ведь ты ДОСТАТОЧНО зарабатываешь. А сто тысяч обедов мне не нужно, понимаешь? Кому-то нужно, а мне нет. Честно. Я девушка интеллигентная, не приверженица перламутровых унитазов. Но это я так, чисто теоретически… – Соня принялась за тарталетки.
Это была правда, Соня была девушка интеллигентная, не приверженица перламутровых унитазов, но существовала и другая правда, простая-препростая, – ее дом, включая перламутровый унитаз, все-все-все, к чему она привыкла, как кошка, было свое, СВОЕ…
– Ты уйдешь ко мне?.. – в который раз произнес свою фразу дня Князев.
Две сидевшие за соседним столиком девушки, хорошенькая и нехорошенькая, завороженно смотрели на Князева, поочередно пихая друг друга – «смотри, какой мужик классный»… Встрепенувшись на подслушанную фразу «ты уйдешь ко мне?» – девушки навострили ушки и синхронно подались вперед. Сидели, наслаждались, смотрели на Соню с Князевым, словно им показывали кино про любовь.
Князев через стол поцеловал Соне руку, прошептал «любимая» и еще что-то непонятное, и девушкам захотелось щелкнуть пультом, чтобы увеличить звук.
– Ты уйдешь ко мне? – погромче повторил Князев.
– Куда? В «ягуар»? – невинно улыбнулась Соня, уплывая глазами.
«Сучка, вот сучка», – переглянулись девушки и зло, до самой мелкой морщинки, рассмотрели Соню – надменное лицо, припухшие глаза, одна морщинка на переносице и две под глазами. А хорошенькая поморщилась, как от зубной боли. У нее в недавнем прошлом случился в точности такой же разговор: она все твердила, как заклинание, «ты уйдешь ко мне, ты уйдешь ко мне?» – а мужчина в ответ невинно улыбался и отводил глаза.
– Лично я бы ему не отказала… – обморочным голосом сказала хорошенькая.
– В чем? – хихикнула нехорошенькая.
– Да ни в чем… ни в чем.
– Я тоже, – мечтательно сказала нехорошенькая.
Пока они перешептывались, Князев рассказывал Соне, какую квартиру они могут снять, а если Соне понравится, то купить, не сразу, но очень скоро.
– Где ты хочешь жить, на Чистых?
– На Чистых?.. – раздумчиво протянула Соня. – На Чистых…
Князев посмотрел на нее несчастными глазами и стал так печален и так невыносимо хорош собой, что девушки за соседним столиком в унисон выдохнули – «а-ах, какая сучка…».
Князев протянул к Соне руку, легко прикоснулся к Сони-ному плоскому животу:
– Сонечка, о чем мы, собственно, говорим? Ты же ждешь ребенка…
Сказал и поморщился от нежности, и девушки за соседним столом тоже поморщились, от обиды. Хорошенькая не так давно делала аборт, и нехорошенькая не так давно делала аборт, и ни ту, ни другую никто не просил, не уговаривал. То есть обеих уговаривали сделать аборт КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ, немедленно, сию минуту.
Соня ела, посмеивалась, уплывала глазами, не отвечала «да» и не отвечала «нет», а если и говорила что-нибудь, то лишь одни смешливые глупости.
Князев хмурился, смотрел сердито и обиженно, закуривал и тут же гасил сигарету в пепельнице, и был таким любимым и таким единственным, что Соня внезапно почувствовала, что больше не существует, тает потихоньку от нежности и печали, как снежная баба под мартовским солнцем.
А в первую очередь от нее оттаивают такие важные части тела, как, например, мозг.
И обе девушки за соседним столом тоже растаяли от мгновенной нежности и жалости к Князеву, такому мужественному, такому красивому, и теперь Соня и девушки, все втроем таяли от любви, как три снежные бабы. И все втроем любили Князева, и такие в кафе «Шоколадница» витали флюиды любви, что хорошенькая с нехорошенькой даже почти простили Соню с ее тремя морщинками, одной на переносице и двумя под припухшими глазами.
– Ой, у меня телефон звонит, а я не слышу… – спохватилась Соня. – Да, я слушаю..
– Я твоя мать, – сообщила по телефону Нина Андреевна. – Не отпирайся, я тебя вижу. Ты сидишь ко мне спиной.
Соня обернулась на звук ее голоса.
– Мама! Зачем ты звонишь с соседнего стола?
Нина Андреевна сидела в конце зала с приятным пожилым человеком и нисколько не выглядела виноватой. Тогда и Соня тоже может сидеть с приятным молодым человеком и нисколько не выглядеть виноватой – она ведь просто ела свои блинчики с малиной, и при этом никто не обнимал ее за плечи, не целовал, не держал за руку. Князев удивленно смотрел на женщину напротив – он давно уже ощущал на себе ее напряженный взгляд.
– Это твой любовник, – Нина Андреевна смотрела на Соню и упрямо продолжала говорить в телефон, – он слишком красив, Соня. Мужская красота всегда сопряжена с нарциссизмом, Соня.
– Мама…
– У тебя сублимация, – перебила ее Нина Андреевна, – или, пожалуй, нет, не вполне… Скорее, это у тебя результат амбивалентности по отношению к образу твоего отца…
Результат амбивалентности по отношению к образу отца – что-то очень сложное, но ведь Нина Андреевна не зря непрерывно обучалась на разных курсах. И Соня на миг испытала чувство, знакомое всем родителям, – гордость и одновременно смутную обиду: учили-учили и выучили на свою голову.
– До свидания, мама, – Соня резко встала и направилась к выходу, задев сумкой сразу две чашки на соседнем столе. Вернулась, схватила с тарелки оставшуюся тарталетку с подтаявшим салатом и, не оглядываясь, вышла, а Князев остался платить по счету, в том числе и за разбитые чашки.
Вскоре Князев с Соней уже брели по Караванной под мелким моросящим дождем, а когда дошли наконец до машины, оба внезапно так устали, замерзли и задрожали, словно весь день плакали.
На Фонтанке Князев бросился к Соне, но не как обычно, с нетерпеливым желанием любви, и Соня бросилась к Князеву, но не как обычно, с радостью, что она так ему желанна, а с пронзительной горечью, словно они УЖЕ расстались, и УЖЕ умирали друг без друга, и даже уже почти что умерли.
И этот печальный томительный день все же закончился любовью, вернее, не вполне любовью, а какой-то странной, неуверенной нежностью, как будто они хотели скрыться, спрятаться друг в друге от всех и заплакать. И любовь то ли случилась в полутьме заваленной рюкзаками комнаты, то ли нет. А после стало еще печальнее, словно они хотели друг друга утешить, да не вышло.
Соня отодвинулась от Князева, насколько это было возможно на узком диккенсовском диване, спрятала лицо в подушку, и Князев отодвинулся от Сони, насколько это было возможно, бездумно глядел в потолок, весь в извилистых трещинах и подтеках. Так они лежали молча, а затем Князев, будто передумав сердиться, повернулся к Соне и уткнулся ей в шею.