Книга Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана - Екатерина Глаголева

Церковь запрещала делать кесарево сечение живой женщине и призывала спасать душу новорожденного, а не тело его матери (по бытовавшим тогда представлениям, женщина, умершая родами, попадает в рай). Женщины рожали сидя, не раздеваясь. Никакие санитарные нормы не соблюдались, даже повитуха не утруждала себя тем, чтобы предварительно вымыть руки и вычистить грязь из-под ногтей. Уровень смертности среди женщин в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет заметно превышал тот же показатель у мужчин, даже несмотря на беспрестанные войны.

Корсар-вдовец недолго предавался трауру: кто-то же должен был позаботиться о его детях, оставшихся без матери. Корсарская вдова тоже торопилась вновь выйти замуж: кто-то должен был поддержать ее материально, особенно если у нее на руках были малые дети. Но всё же вдова корсара, де-факто — а то и де-юре — офицера королевского флота, оказывалась в выигрышном положении по сравнению с вдовой пирата: она могла рассчитывать на помощь друзей, судовладельца, а если ее покойный муж успел проявить себя геройски — даже короля. Жены пиратов, дожидавшиеся своих мужей, могли рассчитывать только на себя. История почти каждой такой женщины — сюжет для романа, авантюрного (о таких мы еще поговорим) или сентиментального.

Весточку от мужа-изгоя можно было получить через купца или контрабандиста, пробавлявшихся на пиратских базах или в свободных портах скупкой награбленного; они не отказывались передать семье и что-нибудь из вещей, добытых отцом семейства, или даже некоторую сумму денег. Пираты просили напарника или капитана в случае их смерти переправить их немудреное имущество жене и детям.[68] Капитан Клаас Компаан из Зандама (в 20 километрах к северу от Амстердама) после каждого удачного похода — а таких на его счету было 358 — отправлял жене сумку серебра и драгоценностей, а завершив свою «карьеру», мирно прожил вместе с ней остаток дней в небольшом уютном домике. Жена Уильяма Дампира, Юдифь, приходившаяся, между прочим, родственницей герцогу Графтону, могла ей только позавидовать: муж провел с ней всего несколько месяцев после свадьбы, состоявшейся в Лондоне в 1678 году, и больше они не виделись. Детей у них не было.

Разумеется, от мужа-моряка, а тем более пирата не приходилось ждать нежностей и романтических поступков. «Проводя всё время в море, — писал о голландских мореходах французский путешественник Париваль, — они совсем не имеют сношений с внешним миром и не могут ни обрести вежливых манер, ни проявить иной добродетели, кроме терпения…» Однако это не совсем так: к терпению следует добавить супружескую верность. Другой путешественник, Грослей, противопоставлял голландцев французским морякам из Прованса, у которых была семья в каждом ближневосточном порту. Англичане и датчане тоже грешили интрижками на стороне, хотя делать какие-то обобщения по национальному признаку, скорее всего, не стоит.

Насколько верны были жены? Надо представить себе жизнь этих женщин, которые должны были вести хозяйство, считая каждый грош, стирать, шить, воспитывать детей, а то и заправлять каким-нибудь трактиром, таверной или постоялым двором (мать будущего пирата Томаса Уайта была владелицей кабака в Плимуте). Дни, месяцы, годы проходили в трудах и заботах, в ожидании мужа, в тревоге и опасениях за его судьбу. Возможно, кое-кто из жен моряков был не без греха, но самим «пенителям морей» было легче переносить лишения, веря в то, что их любят и ждут на берегу. Один матрос из команды Кидда писал жене: «Думаю, что наше плавание продлится лет десять, но я не забываю тебя… потому что нет у меня ничего большего, чем любовь к тебе и к нашим детям. Остаюсь верным тебе, пока смерть не разлучит нас».

Земля!

«Береговое братство». — Природа Антильских островов. — Самогон. — Отношения с индейцами. — Женщины

— Хозяин, еще раму! Да поживее!

Золотая монета, пущенная уверенной рукой, завертелась на столе с журчащим звуком, обратившись в сияющее веретенце. Трактирщик осторожно прихлопнул ее ладонью и бережно смахнул с липкой столешницы в подставленную пятерню:

— Сию минуту!

— За здоровье капитана Эванса! — проревел моряк с черной всклокоченной бородой и политыми кровью глазами. Он опрокинул бутылку над своей оловянной чаркой.

— Эй, да она пустая!

Бутылка разлетелась вдребезги, ударившись о бревенчатую стену таверны. И уже несколько ненасытных глоток завопили нестройным хором:

— Рому! Эй, рому!

— Сейчас-сейчас! — Трактирщик, торопясь, совал в руки своей дочери бутылки, принесенные из чуланчика. — Всё, ступай!

— Отец я боюсь! — прошептала дрожащая девушка голосом, в котором звучали слезы.

— Ступай! — прикрикнул трактирщик грубее и слегка подтолкнул ее в спину.

Собрав всё свое мужество, девушка приблизилась к столу; за которым пировали флибустьеры, и стала поскорее расставлять на его краю бутылки, стараясь не смотреть по сторонам, на эти красные, обветренные лица с уже бессмысленными, осовевшими или горящими от вожделения глазами.

— Эй, красотка! — Худой загорелый моряк в красном замусоленном платке на грязной шее и с золотой серьгой в правом ухе положил мозолистую руку ей на плечо и потянул книзу: — Садись, выпей с нами!

Девушка отстранилась, сбросив его руку; но пират неожиданно быстро вскочил, загремев тяжелым табуретом, облапил ееу дыша в лицо перегаром.

Стиснув зубы, чтобы не закричать, она вывернулась, как ящерка, оттолкнула грубияна и убежала, оставив в его руках сорванную с плеч косынку.

Борьба распалила пирата. Он уже собирался броситься вдогонку, но сидевший с ним рядом капитан его удержал:

— Успокойся, Джек! Твое от тебя не уйдет.

В дальнем углу таверны раздался визгливый женский смех. Джек машинально перевел туда свой мутный взгляд. Фигуры сидевших за столами расплывались в мареве густого табачного дыма и тусклом свете масляных ламп; чад от них сливался с запахом пота и винными парами. За одним столом играли в кости, и стук костяшек перемежался с криками досады и звоном монет; двое уже держали друг друга за грудки, покачиваясь на неверные ногах и готовые выхватить ножи.

— Сядь, Джек, — спокойно повторил капитан. — Выпей еще.

Он, казалось, совсем не пьянел, только веснушчатая кожа побледнела под налетом загара. Его прозрачные серые глаза с черными буравчиками зрачков смотрели твердо и ясно. Джек сел.

Дочка трактирщика рыдала в чуланчике, сидя на бочонке с вином и спрятав в ладони пылающее лицо. Ей было страшно, стыдно и противно. Отец виновато потрепал ее по плечу Ему хотелось как-то утешить ее, но тут снова потребовали рому, и он поспешил к посетителям.