Книга Макс Вебер. На рубеже двух эпох - Юрген Каубе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, по прошествии нескольких лет Вебер и сам расставил акценты несколько иначе. Если до этого он в течение долгого времени осуждал немецкую буржуазию за то, что из страха перед демократией она подчинилась бисмарковскому цезаризму, то в 1918 году он уже утверждает, что «цезаристский поворот в отборе вождей» неизбежен. Профессиональная пригодность политического лидера определяется уже не подтверждением его качеств в узком кругу знати, а тем, насколько уверенно он держится перед массами. При этом Вебер меняет и свою оценку данного тезиса. С одной стороны, он считает опасным преклонение перед великими людьми и возлагает свои надежды на то, что партийные аппараты и парламенты смогут противостоять эмоционализации политики в условиях демократии. С другой стороны, он тут же пишет, что на примере Англии мы можем видеть, как превращение партий в механизмы избирательной системы делает их послушным инструментом в руках харизматических лидеров и плебисцитных правителей[573].
В этом месте и Вебер, и Михельс оказываются жертвами собственного понятийного аппарата. Понятие целерациональности они связывают с концепцией господства, ориентированного исключительно на исполнение приказов как источник причинной обусловленности. Согласно этой концепции верхушка организации, избрав некую цель, может ее реализовать, если располагает определенным кредитом повиновения. Господство в этом случае необходимо тогда, когда политические действия влекут за собой постоянное изменение целей, которое должно приниматься подчиненными сразу же и без вопросов (а при необходимости также и без консенсуса). Крайний случай такого господства предполагает возможность приказа подчиненному умереть. Михельс крайне подробно описывает современные ему партии, в первую очередь социал–демократические, как организации, схожие с военными структурами[574]. Но даже если считать армию прообразом всех организаций, было бы ошибкой полагать, что наибольших успехов она достигает тогда, когда воля главнокомандующего доходит до низов без каких–либо потерь на преодоление сопротивления: рациональность имеет иную природу уже хотя бы потому, что она не сосредоточена в правящей верхушке. Компетентность распределяется между всеми уровнями, а коммуникация осуществляется не только по направлению сверху вниз, от представителей целей к представителям средств, но и сверху вниз. Руководители точно так же подчиняются нижестоящим. Начальнику управления все равно, кто «при нем» министр, а начальнику ведомства неважно, какой конкретно начальник управления у него «в подчинении». Кроме того, отдельные аспекты, способствующие рационализации организации, в принципе не могут быть достигнуты в приказном порядке.
Так, например, по мнению Вебера, только определенные представления о сословной чести не дают бюрократии погрязнуть в «страшной коррупции и пошлой обывательщине»[575]. Чувство чести также относится к тем вещам, которые нельзя приказать.
Таким образом, Вебер в своем анализе исходит не из повседневности, а из ситуаций, которые ставят эту повседневность под сомнение. Приказ — это инструмент кризисного управления, когда обычные средства, доступные организации, уже не действуют. В качестве проверки личной лояльности он в наибольшей степени соответствует духу харизматического господства, сила влияния которого, однако, как раз и ограничивается тем, что оно вынуждено все воспринимать на личном уровне и поэтому постоянно отдает приказы и сообщает своим подданным, что если им это не нравится, то они могут уйти. Если же подобные социальные структуры хотят быть стабильными, они должны либо исключить эту опцию свободного выхода из организации (как это делают армии, секты или тоталитарные партии), либо оставаться небольшими и очень личными, как круг почитателей господина Георге.
…ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на Тебя дух земли, и сразится с Тобою, и победит Тебя…?
Восхощения Макса Вебера историей харизматического господства можно понять, лишь учитывая его мрачные прогнозы на будущее. Его охватывает страх при мысли об «оболочке той будущей личной зависимости», с которой люди, вероятно, со временем вынуждены будут бессильно смириться, «подобно феллахам в древнеегипетском государстве». Он боится, что современное общество закостенеет в своей специфической рациональности: рациональное решение в нем одерживает победу над традицией, а буржуазная этика эффективности — над феодальным господством, и все же в конечном итоге и то, и другое общество интерпретирует как отчуждение. Новые специалисты способны решать любые проблемы, но в то же время они поражены «процессуальной слепотой»[576] и политически пассивны. Уже появились организации, постепенно ставшие подлинными субъектами общественной жизни. Они способны на многое, вплоть до освоения целых континентов, но вместе с ними появляются и бюрократии, подавляющие любую индивидуальную инициативу. Люди позволяют управлять собой, «словно отарой овец», поскольку сами, казалось бы, заинтересованы в эффективности этого управления, не замечая при этом, что так возникает современная форма рабства, где подданные променяли свою свободу на технические преимущества и материальные интересы: «Специалисты без духа, сенсуалисты без сердца»[577].
Вебер не видел выхода из этого цивилизационного процесса, но он хотел понять, какой «дух» будет царить в капитализме и бюрократии, после того как уйдет в прошлое дух антиавторитарной, готовой к самоотречению религиозной повседневной этики начала Нового времени. В конце концов тот, кто правит чиновниками и служащими, сам, по своему социологическому типу, чиновником быть не может. В этой связи, по–видимому, неслучайно самые талантливые ученики Вебера — начиная от Роберта Михельса, включая Георга Лукача и заканчивая Карлом Шмиттом — после 1918 года стали сторонниками радикальных политических режимов, стремившихся соединить харизматическое господство с преимуществами современной организационной рациональности: Михельс приветствовал приход к власти итальянских фашистов, Лукач поддерживал советскую власть, а Шмитт — плебисцитарную диктатуру нацистского фюрера.
