Книга Записки капитана флота - Василий Головнин

Пробыв в таком мучительном положении несколько минут, я начал чувствовать чрезмерную боль в руке, на которой висел, и хотел было уже опуститься в бывшую подо мной пропасть в глубину сажен с лишком на сто, чтобы в одну секунду кончилось мое мученье, но Макаров, придя в чувство и увидев мое положение, подошел ко мне, одну ногу поставил на высунувшийся из утеса против самой моей груди небольшой камушек, а руками схватился за ветви молодого дерева, стоявшего на вершине утеса, и, сказав мне, чтобы я свободной моей рукой ухватился за его кушак, употребил всю свою силу и вытащил меня наверх. Если бы камень из-под ноги у Макарова упал, или ветви, за которые он держался, изломились, тогда бы мы оба полетели стремглав в пропасть и погибли бы, без всякого сомнения.

Между тем господин Хлебников, поднимавшийся в другом месте, почти на половине высоты утеса встретил такие препятствия, что никак не мог выше лезть, а что всего хуже, то я на низ спуститься уже не был в состоянии, почему матросы, связав несколько кушаков, спустили к нему один конец и пособили ему выйти из такого опасного положения.

Добравшись все до половины утеса и отдохнув тут, стали мы опять подниматься на хребет. Мы издали видели близ вершины сей горы землянку, или, может быть, что-нибудь показалось нам землянкой, почему и вознамерились мы, достигнув оной, переночевать в ней и для того поднимались к тому месту, где предполагали найти оную.

Перед захождением солнца достигли мы с превеличайшими трудами до самой вершины хребта, который был один из высочайших по всему Матсмаю[54], ибо из гор, виденных нами к северу, немногие превышали его вышиною. Вершина сего хребта вся покрыта была горным тростником, между коим повсюду лежал снег; большие деревья только изредка кое-где стояли. Землянки мы не нашли, но тут считали себя в совершенной безопасности, ибо никак не ожидали, чтоб японцы вздумали искать нас на такой ужасной высоте, почему тотчас развели огонь и стали готовить ужин, состоявший в черемше и конском щавеле, набранном нами по берегам речки, которую мы сегодня (25 апреля) прошли в лощине вброд. Растения сии сварили мы в снежной воде. А между тем высушили свое платье, которое перемочили при переходе речки, ибо вода в ней была гораздо выше колена, и построили на ночь из горного тростника шалаш.

Наевшись вареной травы с небольшим количеством нашего запаса, мы легли спать, когда уже ночь наступила. От жестокой усталости и от неспанья более двух суток сначала я крепко уснул и, может быть, часа три спал очень покойно, но, проснувшись, почувствовал, что у нас в шалаше было чрезвычайно жарко, почему и вышел на воздух. Тут, подле шалаша, прислонившись к дереву, стал я на свободе размышлять: сперва обратил на себя все мое внимание величественный вид окружавшего нас места: небо было чисто, но под ногами нашими между хребтами носились черные тучи, и надобно было полагать, что на низменных местах шел дождь. Все горы, кругом покрытые снегом, весьма ясно были видны. Я никогда прежде не замечал, чтобы звезды так ярко блистали, как в сию ночь, в окрестностях же царствовала глубокая тишина, но все сии величественные зрелища мгновенно в мыслях моих исчезли, когда я обратился к своему положению.

Весь ужас нашего состояния вдруг мне представился: мы, шесть только человек, находились на одном из высочайших хребтов Матсмая без платья, без пищи, а что всего хуже – и без оружия, с помощью коего можно было бы достать то и другое. Мы были окружены неприятелями и дикими зверями, не имея при себе способов к обороне. Матсмайские леса наполнены медведями, волками, лисицами, зайцами, оленями, дикими козами; также водятся в них и соболи, только шерстью они красноваты, почему и не имеют почти никакой цены; здешние медведи чрезвычайно люты и нападают как на людей, так и на скотину. Мы скитались на острове, для переезда с коего нужно было завладеть судном и иметь силы управлять оным, а мы уже почти вовсе их потеряли от чрезвычайных трудов, встретившихся нам на пути через горы. Сверх всего этого, больная моя нога на каждом шагу заставляла меня терпеть ужасное мученье. Размышление о беспомощном нашем состоянии доводило меня до отчаяния.

Между тем некоторые из моих товарищей также проснулись; их вздохи, стоны и взывания к Богу еще более меня растрогали. Тогда я уже позабыл свое состояние – так точно, как бы я наслаждался совершенным счастьем, а сожалел единственно об них. В таком положении я простоял более часа, наконец чрезвычайный холод заставил меня искать убежища в шалаше, где я опять лег, но уже более глаз сомкнуть не мог.

На рассвете 26 апреля мы встали, развели огонь, сварили опять черемши и щавелю для завтрака, поели и пошли в путь. Этим утром мы решились не идти уже далее по горам, а нашедши речку, текущую к западу, стараться по ней выйти на морской берег и по берегу идти к северу, изыскивая случай овладеть судном или лодкой.

Приняв такое намерение, спустились мы с хребта в преглубокую лощину, в которой и нашли точно такую реку, какую желали, почему, не поднимаясь на горы, пошли берегом вниз по реке к западу, но путь наш и тут был немногим легче того, какой мы имели, идучи горами.

Река сия текла местами на немалое расстояние в узких ущелинах между каменистыми горами с великим стремлением, почему в таких местах мы принуждены были пробираться с пребольшим трудом и опасностью, ибо малейшая неосторожность или нечаянность угрожала нам падением в воду, быстрина коей увлекла бы нас и избила между каменьями. Притом мы каждые четверть часа, и чаще еще, должны были переходить реку вброд с одного берега на другой. Избегая утесистых берегов, по которым идти нельзя, а выбирая ровные, мы всегда старались переходить там, где течение реки не столь быстро, но иногда по необходимости переходили в таких местах, что едва с помощью палки могли держаться против стремления воды. Глубина же ее была неодинакова: местами до колена, а инде и по пояс.

Когда мы прошли немного далее к западу, то начали нам попадаться по берегу пустые хижины, в коих летом живут дровосеки и вьгжигатели угольев. Мы искали в них съестных припасов, но ничего такого тут не было, а нашли старый топор и долото, покрытые ржавчиной, и две чашечки под лаком, которые и взяли с собой. День был ясный, и солнце сияло очень ярко, почему прежде, нежели скрылось оно за горы, мы расположились ночевать в одной хижине, при которой была угольная печь, с намерением высушить на солнце свое платье, замоченное при переходе через реку. Огня же большого для сего мы развести не смели, чтобы не подать оным знака о себе японцам. Мы имели только небольшой огонь, на котором сварили черемшу, купырья и щавель, собранные на пути. Высушив платье, легли мы спать в хижине, которая не имела половины крыши, почему мы спали под чистым небом. Ночь была холодная, но нас холод мало беспокоил, ибо мы легли на солому и ею же оделись.