Книга Москвест - Андрей Жвалевский

Но не сработало. То ли история занята более важными делами, то ли ругать ее нужно непременно в Кремле.

И тут в разговор вступил Клим, который до того в обсуждении не участвовал.

— А этот… Городовой… Он когда появлялся?

— Ну… когда эти двое пытались ход истории поменять.

— И тогда он их переносил по времени?

— Ну да… Но на чуть-чуть… — у Мишки вдруг начало бешено колотиться сердце.

Кажется, это выход. Вот бы еще понять, как вмешаться в ход истории… Вокруг и без Городового полно милиционеров…

— Ша, — сказал Клим. — Хватит сказок. Всем спать!..

* * *

Мишка брел по городу и смотрел по сторонам. Раньше многое можно было услышать из разговоров горожан. Сейчас все были нахохленные и закрытые. Не общались, не улыбались. Даже на рынках почти тихо. Просто стоят люди за прилавками. Молча. Ни тебе гомона, ни нахваливания своего товара, ни ругани. Порядок…

Что же такого сделать, чтоб история обратила на него внимание?

Мишка дошел до Сухаревской площади и воткнулся в небольшую толпу. Толпа стояла молча, не гомоня и не комментируя происходящее. Мишка проследил за взглядами и обнаружил, что с Сухаревой башни снимают часы.

— Сломались, что ли? — спросил он.

Кто-то хмыкнул.

Мишка вспомнил, как зарисовывал эту башню в прошлом веке, как радовалась Маша, как потом их приняли за шпионов… Почему-то эта башня стала для него родной.

— Жалко ее… — тихо сказал женский голос.

— Да ладно, — бодро ответил Мишка, — часы починят и обратно повесят.

Кто-то опять хмыкнул, а женщина горестно вздохнула. У Мишки появилось гадкое предчувствие. Ощущение, что вокруг происходит какая-то мерзость…

— Не могут же ее сломать! — воскликнул Мишка и обмер. Он только сейчас сообразил, что в Москве XXI века нет Сухаревой башни… — Да вы что, одурели, что ли? — Мишка посмотрел по сторонам, но все, кто стоял вокруг, тщательно отводили глаза. — Вы что, вот так просто позволите ее снести?

— А что…

— А как…

— Уже решили…

Люди шептали себе под нос и разбегались в панике. Мишка озверел. Мало того, что Маши рядом нет, так еще и рушат здание, которым они любовались вместе!

— Не смейте! — заорал он и двинулся на рабочих. — Не смейте! История вам этого не простит!

Запала хватило на полчаса. Он кричал, умолял и даже пытался стать на колени.

Сначала люди просто крутили пальцем у виска, и сторонились странного паренька. Но по мере того, как Мишка увлекался и кричал все громче, лица прохожих становились все более и более испуганными.

К Мишке резво подскочил человек в штатском, пытался вразумить, но Мишка только отмахнулся.

— Да идите вы отсюда! Не боюсь я вас! Вы мне ничего сделать не можете!!!

Человек моргнул и отошел.

Мишка приободрился, но тут же почувствовал, что тяжелая рука взяла его за шиворот.

— Что ж ты тут контрреволюцию разводишь, а?

Над Мишкой нависал здоровый бугай с багровым от возмущения лицом.

— Почему контрреволюцию? — опешил Мишка. — Я башню хочу спасти!

— Партия и правительство заботятся о нас, город от рухляди расчищают! А ты тут волну гонишь!

— Башня — не рухлядь! Это памятник! Ее нельзя сносить.

— Решили, что можно, значит можно! — отрезал бугай. — Или ты думаешь, там, наверху, могут быть неправы?

— Конечно, могут! — в запале сказал Мишка и осекся, потому что ему в лицо полетел кулак.

Мишка даже зажмуриться не успел, но кулак остановился в сантиметре от его носа.

— Руки о шпиона марать не буду! — прорычал пролетарий и заорал: — Шпион! Я шпиона поймал! Я держу, а вы тех баб ловите, они его слушали!

— Шпион?

— Шпион?!

Мишка поднял глаза и увидел, что кольцо людей вокруг него и краснорожего бугая подозрительно сжимается.

— Башню он пожалел!

— Люди работают, заботятся о нас, дорогу строят, а он тут… Жалеет!

— Да вяжи его, чего тут разговаривать!

— Да вы что? — заорал Мишка. — Историю бы почитали! У вас тут диктатура и культ личности! Себя не жалко, город пожалейте! Порушите, потом вашим потомкам строить все заново придется!

Он прервался, потому что вдруг у окружающих окаменели лица.

— Что это? — вздрогнул Мишка.

— Давно не виделись, — буркнул Городовой.

Мишка от неожиданности не знал, что сказать.

Просто смотрел на него и молчал.

— Что ж вы все в чужом времени такие активные? — раздраженно спросил Городовой, глядя на башню. — Что ж вы в своем ничего не делаете?

Мишка пытался сообразить, что ему сказать, но не успел.

— А я тебе объясню почему! — продолжал наезжать Городовой и чуть не проткнул Мишку пальцем. — Потому что думать не надо! Потому что всё уже за вас придумали и по полочкам разложили! А в своем времени нужно головой соображать. Думать нужно! Понимаешь?

— Понимаю, — спокойно сказал Мишка. — Я хочу вернуться в XIX век и забрать оттуда Машу.

— Не получится, — отрезал Городовой. — Это был ее выбор.

— А я хочу вернуться! — упрямо сказал Мишка. — Вы же можете мне помочь, я знаю!

— Я не могу тебе помочь! — отрезал Городовой. — Я отмотаю на час назад, ты пойдешь по своим делам и перестанешь дурить людям голову.

— Я не перестану дурить им голову! — взорвался Мишка. — У них и так голова задуренная, дальше уже некуда. Если эта башня им не дорога, то она дорога мне. И я не хочу, чтоб ее сносили!

— Ее все равно снесут, — сухо сказал Городовой.

Мишка смотрел на закат, который отражался на розовых стенах башни, и мучительно соображал.

— Но вы же появились. Значит, я нарушил ход истории. Значит, я смог его нарушить. Значит, я могу сделать так, чтоб ее не снесли.

— Не можешь. Пока есть я — не можешь, — твердо сказал Городовой. — Пойми ты, по-настоящему ход истории ты можешь изменить только в своем времени, там, где живешь на самом деле. А тут уж что было, то было. Много вас таких, умников… Вырвется из сталинских времен — и давай Грозного убивать, с криками, что тот тиран и убийца. А дома сидел, как мышь под веником, и дышать боялся…

— Отправьте меня к Маше, — попросил Мишка. — Ведь она умерла там, в том времени, значит, ход истории нарушился. Почему же вы ее не спасли?

— В пределах допустимой погрешности, — сказал Городовой. — Ее смерть глобально ничего не изменила. Астахов все равно женился бы на Ольге, и она родила б ему троих детей. А крепостные в то время гибли тысячами, их и не считал никто. И потом, это был ее сознательный выбор.