Книга Блокада в моей судьбе - Борис Тарасов

Все сказанное не означает требований компенсации за нанесенный ущерб. Нет. Время ушло. Германский народ, немецкое государство осудили преступления гитлеровского режима, фашистская идеология запрещена. Но нынешнему и последующим поколениям нашего народа нельзя никогда забывать всего того, что произошло во время Великой Отечественной войны на нашей земле, хотя бы во имя справедливости, во имя сохранения правды и осуждения зла.

Историческая память – это, в конце концов, дело нашего национального достоинства.

Война закончилась, служба продолжается

До войны, проживая в военных гарнизонах, я часто встречался с красноармейцами, видел их жизнь и быт, отношение к службе.

По старой привычке и теперь присматривался к нынешним солдатам и сержантам – поколению победителей. Конечно, картина была совсем иная.

Бросалась в глаза общая усталость как солдат, так и офицеров. Не было той легкости и одухотворенности в боевой учебе, проведении различных соревнований, даже в пении песен, что я наблюдал в довоенных гарнизонах. Люди прошли суровую школу войны, многие были ранены, контужены, немало было награжденных орденами и медалями.

Они справедливо ждали какого-то облегчения в службе, признания их прав как победителей. Нередко приходилось выслушивать недовольство солдат задержкой увольнения в запас. Ведь в 1946 году все еще продолжали служить солдаты и сержанты 1924 года рождения, а военнослужащие 1925, 1926 и 1927 годов рождения служили вообще до 1950 года.

О причинах задержки увольнения я спрашивал и своего отца. Объяснения его были обычными – происки империалистов, сложность международной обстановки и все в таком роде. Но людей это не удовлетворяло. Их ждали дома измученные войной родители, семьи, всем хотелось начать мирную жизнь.

Но как положительный момент могу засвидетельствовать, что общее отношение к службе было хорошим. Особенно это проявлялось в добросовестном отношении к уходу за техникой и вооружением. Была нормой щеголеватость в одежде – наглаженное обмундирование, начищенные сапоги и пуговицы, нагрудные знаки.

Все гордились званием гвардейцев. Среди солдат не было явлений какой-либо вражды, ущемления молодых, того, что сегодня называется дедовщиной.

Однако за время войны люди привыкли к фронтовым ста граммам. Немало было тех, кто уже приобрел привычку к пьянству. Это становилось большой проблемой как среди офицеров, так и среди солдат. В годы войны, а тем более на фронте, воинский уставной порядок нередко соблюдался с известными отступлениями. В мирное время для наведения порядка стали приниматься довольно жесткие меры. Увеличилось число занятий по строевой подготовке. Почти каждую неделю в полку проводились строевые смотры. Больше уделялось внимания выполнению распорядка дня. Помнится, отец нередко уходил в подразделения для контроля за организацией подъема по утрам и отбоя вечером.

Однако, к сожалению, пьянство все же имело место, а иногда оно приводило к поистине трагическим последствиям. Один такой жуткий случай остался навсегда в моей памяти и навек определил негативное отношение к пьянству как величайшему злу.

Среди поляков, переезжавших тогда в Германию, было много сомнительного элемента, всякого рода прислужников оккупантов, бендеровцев, бандитов и тому подобной публики. Об этом я часто слышал разговоры среди офицеров. Вот из-за одного такого поляка произошел очень тяжелый случай.

Полк постоянно выделял патрулей для поддержания порядка в городок Хаммерштайн. Однажды два солдата, будучи патрулями, ходили по указанному им маршруту. В какой-то момент они зашли в пивную. Как потом выяснилось, поляк, владелец этой пивной, сначала крепко напоил их самогоном, а потом пожаловался на группу расположившихся рядом демобилизованных советских воинов, которые следовали на Родину с конным обозом. Эти воины, по словам поляка, якобы обижали его, и он попросил их наказать. Патрули, уже совершенно пьяные, после небольшой перебранки открыли по демобилизованным воинам огонь из автоматов. Несколько человек погибли на месте, много было раненых. Поляк, хозяин пивной, сразу скрылся.

Примерно через месяц мы узнали, что военный трибунал приговорил обоих виновников к расстрелу. Видимо, в целях воспитания и устрашения командованием было принято решение привести приговор в исполнение на виду у личного состава полка. Мне довелось быть свидетелем этого тяжелого события.

Полк был построен в поле за военным городком. На удалении примерно 50—100 метров была вырыта яма. Мы, мальчишки, спрятались здесь же недалеко в кустах и все хорошо видели.

После довольно долгого ожидания приехал так называемый воронок – так тогда в народе называли машины, предназначенные для перевозки заключенных. Вывели осужденных. Хорошо помню их подавленный вид, обреченность людей, прощающихся с жизнью. Полк, примерно тысяча человек, застыл в молчании. Осужденных подвели в выкопанной яме. Начали читать приговор. Прозвучало: «расстрелять». До сих пор помню мертвящую тишину, наступившую после этого. Из строя полка вышел взвод разведки, в котором служили осужденные. После четкой команды раздался залп. Оба солдата упали, как подкошенные, в яму. Яму тут же закопали и сравняли с землей. В полном молчании полк покинул поле.

Все, что здесь только что произошло, произвело на меня столь тягостное впечатление, что я еще долго не мог уйти домой. Подошел к месту расстрела, которое стало могилой для двух воинов, наверняка прошедших через войну и годы испытаний. А сегодня они бесславно погибли, своими руками убив таких же, как они, воинов-освободителей.

Но даже столь устрашающие репрессии не всегда приносили результаты. Помню, что уже через несколько дней в полку опять разбирались с очередным пьяным дебошем, правда, без таких тяжелых последствий. В те дни до меня начала доходить страшная и зловещая суть пьянства, абсолютного зла, витающего над нашим народом.

Неожиданная демобилизация отца

Наступило лето. Жизнь была прекрасна. За многие годы впервые было сытно. Было много черешни, малины. Гоняли на велосипеде по прекрасным дорогам, по вечерам в солдатском клубе каждый день смотрели фильмы. Но меня, испытавшего столько страданий и голода, постоянно грызли опасения: не снится ли мне эта сладкая сытая жизнь? Надолго ли она? Как всегда, предчувствие меня не обмануло. Жизнь продолжала испытывать нас на прочность.

В этот период неоднократно приходилось слышать разговоры о предстоящем сокращении войск и связанной с этим демобилизацией части офицерского состава.

Я к этому относился без особой тревоги, так как полагал, что отец – кадровый офицер и его это не должно коснуться. В самом деле, к тому времени отец, который служил в армии с 1928 года – уже 18 лет, прошел две войны, и через 7 лет имел право на военную пенсию. Но все получилось иначе.

Однажды, в июльский день 1946 года, ближе к вечеру, отец пришел домой со службы и объявил нам:

– Меня демобилизуют.

Это прозвучало как удар грома. Сначала я подумал, что он шутит, но потом по его лицу понял, что ему не до шуток. Помнится окаменевшее от этого известия лицо мамы. Я тоже словно онемел. Для наших родителей это стало сильнейшим ударом. Оказаться с пятью детьми, старшему из которых только 14 лет, без пенсии, без квартиры, без гражданской профессии, по существу – на улице. Трудно было представить себе ситуацию более драматическую и безысходную. Мама, как всегда, не хотела мириться с таким поворотом судьбы. Хотела тут же бежать на прием к командиру полка, начальнику политотдела. Начала навзрыд рыдать, обращаясь к отцу: