Книга Вкус греха. Долгое прощание - Ксения Васильева

Он пошел в детскую, вспомнив с накатившим враз отчаянием, что ничего не принес. Как всегда у него с детьми…

…Мразь ты, Митька, подумал он безысходно.

Нэля ушла на кухню, дабы не присутствовать при свидании.

А пройдя на кухню и поставив чайник, вдруг беззвучно заплакала. Все думают, что она — железная леди, радующаяся избавлению от мужа — грязного бабника. Она и вела себя на людях (и при отце и сыновьях тоже) спокойно и достойно, вызывая и уважение, и порицание, — не женщина она, что ли? Осталась с тремя детьми!

Она позволяла себе плакать только ночью, в своей спальне, бывшей супружеской.

И вот сейчас сорвалась. Она боялась признаться самой себе, что до сих пор любит Митю.

Костик сидел на полу, на ковре, и рассматривал яркую книгу. Мальчик он был на редкость тихий. Митя не знал с чего начать, присел на корточки и спросил, что за книгу изучает Костик. Тот мельком глянул на Митю и ответил, что сказки.

Митя улыбнулся и похвалил Костика, а сам подумал, что если Костик его не узнал, то, может быть, лучше и не признаваться?

Ему претили мелодрамы с криками или трагическим шепотом: «я твой отец, малыш…»

Костик сам разрешил эту проблему.

— А почему ты так долго не был? — спросил он.

— Ты знаешь, кто я? — немного удивился Митя.

— Ты — мой папа, — ответил Костик без всяких эмоций.

— И ты меня вспоминал? — допрашивал Митя сына.

— Конечно, — совсем по-взрослому ответил Костик и добавил: — Не мешай мне читать.

Митя понял, что Костику он сейчас не нужен. Пришел — так и должно быть. Митя тихонько двинулся к двери.

Костик спросил:

— Ты уходишь опять?

— Ненадолго, — заверил Митя сына.

— Ладно, — откликнулся Костик, — только приезжай. — И уткнулся в книгу, водя по буквам пальцем.

Мите хотелось спросить сына: «Ты меня любишь, малыш? Скучаешь?» Но с таким суровым ребенком подобные слезливые вопросы не проходят.

Он махнул Костику рукой и вышел.

Нэля стояла в коридоре, как бы проводить его, но Мите до страсти не хотелось отсюда уходить, хотя он понимал, что все звенья когда-то крепкой цепи утеряны и самой цепи нет и в помине!..

И все-таки попросил:

— Чаем меня не напоишь?..

— Напою, — ответила Нэля вопреки своему желанию ни секундой дольше не видеть бывшего мужа.

Он не знал, где Нэля будет устраивать чай, но прошел в столовую и остановился у балконной двери. Уже темнело, зажглись фонари.

Прогремел на стыках трамвай.

И в голове у Мити гремело. Кружилось, вертелось…

Он вдруг вспомнил Веру, тетку, Лелю… Не Оленьку, нет! Она как бы дематериализовалась…

Тут-то он себя и остановил. Полно! Хватит! Ты еще раз обманешь человека? подумал он, вспомнив и Олю. Чего ты хочешь, ты сам-то знаешь? Уходи отсюда и не навязывайся женщине, своей жене, которой ты ничего не сможешь дать.

Митя вышел из комнаты. Сразу же в прихожей появилась Нэля.

Он сказал тихо:

— Нэля, не надо чая. Спасибо. Я ухожу.

Нэля повернулась к нему. Лицо ее было зажатым и сухим.

— Уходи, — сказала она. — Я беру разводные дела на себя. Никаких от тебя денег не нужно. — Она помолчала и сказала просяще: — И не приходи сюда. Мальчики тебя забудут. Им ты не нужен. Живи со… — она хотела сказать «с кем», но усилием воли сдержалась.

— Нэля! — вдруг себя не помня закричал Митя, готовый упасть на колени, только бы она простила его, только бы все стало, как прежде!.. Плевать ему на то, что станется с Олей и ее семейством!

— Нет, Митя, иди, — отстранила Нэля его движение рукой. — Ты не можешь быть ни мужем, ни отцом. Ты не имел права быть отцом, но я-то была дурой, как и все другие. Уходи. И никогда не возвращайся́.

Митя чувствовал, что находится в этом доме последние минуты, и ему захотелось хотя бы сказать что-то значительное, доброе, необыкновенное, чтобы это осталось символом его любви, которую он вдруг так полно ощутил.

Но ничего не приходило в голову, и он произнес:

— Нэля, ты права. Я все понимаю. Я — ничто, никто. Со мной нельзя связываться… Я не имею права ни с кем быть…

— Однако же связался с сопливой девчонкой! — не выдержала Нэля, и боль пронзила ее сердце.

— Да, — сокрушенно согласился Митя, — но это происходит помимо меня… Я не знаю, как это происходит!

— Не кричи, — с каким-то презрением кинула Нэля, — я не глухая и все понимаю.

Митя поник. Он говорит ей единственную правду, которая существует… А она не хочет ее слышать.

— Ты согласен на развод? — спросила Нэля.

…Она ждала, что он скажет ей «нет, я не хочу с тобой разводиться, это пройдет…»

Он так и хотел сказать, но Нэля была холодна, враждебна и непробиваема.

— Да, — собрав все силы, сказал он, не глядя на Нэлю.

И она прошипела:

— Убирайся!

Митя шел по бульварам, не обращая ни на что внимания.

И сердце его с каждым шагом тяжелело и старилось.

Оно состарилось окончательно, когда на другом конце города ему открыла дверь красивая юная женщина и кинулась ему на грудь, рыдая и шепча:

— Я думала, ты ушел насовсем.

Анечка нравилась себе. Когда из дома все уходили, она вертелась перед зеркалом, внимательно разглядывая себя и примеривая разные одежки.

Стала она разглядывать себя не так давно — после того, как у нее начались месячные, враз набухла грудь, и мальчишки теперь ходили за ней, как телки на веревочке… А старшие смотрели на нее какими-то особенными глазами, «нехорошим» взглядом — на грудь, на ноги и только потом — на лицо.

Единственный мальчишка, у которого во взгляде было только обожание, — Вася Чугай. Он смотрит на Аню, как на ангела или икону, и только что не молится…

Над ним смеются, а он таскается ее провожать до дома, даже если она идет с очередным провожатым. Такие, как этот Чугашка, Анечке не нравились — ботаник, одно слово. Но внимание его льстило: родители у Васьки были киношники и он уже сам снимался в детском фильме. А вот у Зарика взгляд на Аню настолько «нехороший», что ей хочется прикрыться руками…

Такие взгляды были противными и вместе с тем будоражили где-то внутри и как-то непонятно…

Сегодня она тоже увидела такой «нехороший» взгляд. Не мальчишки, а взрослого.

Пришел Анатолий, который стал вдруг иногда наведываться, тянуло, видно, на «старые места».

Аня открыла дверь и смутилась: дома она расхаживала в полупрозрачном индийском материном платье, которое ей очень нравилось, а день был жаркий, и под платьем у нее ничего не было.