Книга Боги Лесного Заволжья. Путешествие по старым русским рубежам - Николай Морохин

Слышал я такое предположение: уж не о польской ли интервенции, не о Смутном времени тут идёт речь. Но заглянем в книгу Ткаченко: у мери «пан» – «могила, курган». Выходит, паны – это мёртвые, люди из кургана, былое племя. Те, кто ушёл в курганы, были очень не похожи на пришедших потом, удивляли их.

В Городецком музее долго стоишь возле того, что называется «погребальным инвентарём». Он неславянский. Эти медные гремящие подвески-бубенцы и утиные лапки, эти легко угадывающиеся на украшениях профили коней. И со скульптурного портрета-реконструкции городецкого жителя самых первых десятилетий его истории – а это XII век – смотрит скуластое нерусское лицо…

Слова из языка мери обнаруживаются в русских говорах по Ветлуге – историки утверждают: не все люди этого народа приняли культуру русских, были и такие, которые отошли к востоку, за Волгу, в тайгу.

Лев Гумилёв упоминает в своем труде «Древняя Русь и Великая степь» средневековый документ, согласно которому земли, ограниченные Волгой, Керженцем и Унжей, носили в XIV веке название Меровия – русских там не было.

Я искал следы этого слова в краеведческой литературе, но они не обнаружились.

Однако оказалось, что слово живо, хоть и звучит чуть-чуть иначе: ехать за ним надо было не в библиотеку, а в деревню. В девяностых годах я услышал его от сельских жителей правобережного Чкаловского района, когда спросил у них, как называются земли за Волгой, как раз те, где положено быть Меровии.

– Маура!

В тайге на том берегу, в Сокольском районе, один из жителей небольшой деревни Ятово, показал мне место, которое могло служить святилищем мери. Его называют «Камень с личинкой». На небольшой поляне лежит точно сориентированный по сторонам света большой валун, обтёсанный в виде пятигранника. В небо смотрит с горизонтальной его поверхности странный барельеф, напоминающий человеческое лицо…

– Русские запомнили мерю живой, – говорит Орест Борисович, – даже сложили о ней сказки. В русских сказках есть очень странные герои-пошехонцы. Они всё делают не так, как полагается, не могут правильно понять тех, кто к ним приходит и о чём-то их просит.

Сюжетов сказок о пошехонцах найти в академическом указателе «Восточнославянская сказка» можно немало. Пошехонец ест блины, а за сметаной то и дело с ложкой спускается в погреб. Пошехонец хочет траву, выросшую на крыше бани, скормить корове и пытается затащить её туда. Пошехонцы после шумного праздника уснули, а наутро не могут встать: они перепутали ноги – смотрят и не могут понять, где чьи, а если так, то как же ими шевелить.

Как-то раз я проезжал в начале мая через город Пошехонье в Ярославской области и увидел растяжку с надписью: «С праздником, дорогие пошехонцы!»

Пошехонье – не только город, это целый край по левому берегу Рыбинского водохранилища. Он находится у впадения Шексны в Волгу. По историческим данным хорошо известно, что меря держалась там очень долго: это был, возможно, последний островок её культуры и языка.

– Люди, которых мы не понимаем, кажутся нам странными, недотёпами, – рассказывает Ткаченко. – А уж целые деревни… Вот вам и сказка. Были в центре России целые маленькие острова с иноязычными жителями в России.

Да, острова такие есть даже сейчас. И путешествующий по России человек, может неожиданно на них наткнуться.

Однажды мы ехали из Вологодской области в сторону Санкт-Петербурга через Вытегру. Получалось это медленно – вдоль южного берега Онежского озера идёт грунтовка, хоть и обозначенная на картах как важная межрегиональная дорога, чужие по ней ездят нечасто. Мы остановились в середине дня в большом селе Ошта, пошли в столовую. И почувствовали что-то не то. У людей было какое-то чуть иное выражение лица, непривычная мелодия в речи. В меню мы обнаружили не пироги, а совсем другую, не похожую на обычную столовскую выпечку. Вот «калитка», к примеру, – это что?

На мой вопрос буфетчица ответила:

– Ну, обычная калитка. С толокном.

Потом, дома, можно будет рассказывать как анекдот: проголодались – съели в одном селе калитку.

Люди, которые нас окружали, были спокойны, добры, располагали к себе. И их словно бы что-то объединяло.

Спустя несколько дней я полез во все источники, где можно было что-то найти. И убедился: верна моя догадка, что мы попали на такой этнический остров. В Оште живут вепсы. Общая численность этого народа оценивается в разных источниках от восьми до двенадцати тысяч. Люди эти сосредоточены в нескольких деревнях и сёлах Ленинградской, Вологодской, Тверской областей и Карелии.

Этническое прошлое способно вдруг приоткрыться внезапно в какой-то совершенно случайной фразе. И большинство людей не заметит этого.

Читал очерк о жизни людей, работавших на Волге сто лет назад. Человек подходит к знакомым и спрашивает их: «Ну, как ваши барбосы?» И ему начинают рассказывать не о собаках – о начальстве! Наверное, автора очерка это позабавило, потому он и вспомнил этот случай. Но в самом-то деле, барбосы – и есть начальники. Слово «барбос» имело примерно такое значение у марийцев в старину, у них появилась и фамилия Барбосов, очень почтенная. А на собаку слово распространилось, что называется, классическим путём. Очень многие хозяева хотели видеть свою собаку солидной, если угодно, владеющий ситуацией. И давали ей соответствующее имя. Рекс – это «царь» из латыни. Полкан – существо, которое верховодит целым народом («Volk» – в немецком «народ», и это однокоренное слово с русским «полк». Кстати, именно «полканами» в обиходе называют сейчас иногда полковников!). Мухтар – по-арабски «избранный». Тузик – это, конечно, туз – самая главная карта в колоде: «Взять!» – и Тузик возьмёт любого. Вот вам, пожалуйста, в этот прекрасном ряду и Барбос.

– Вы знаете, что в двадцатом веке всего в полусотне вёрст от Нижнего Новгорода исчезла без следа целая этническая группа мордвы – терюхане? – спрашивает меня Ткаченко. – Впрочем, следы обязательно есть. Это я зря говорю. Они всегда остаются.

* * *

Что мы теряем вместе с исчезающим языком? Нет, не своим, чужим, о существовании которого многие из нас даже ничего не слышали. Как мы это оценим, если представим себе, что рядом с нами сейчас исчезает некий язык?

Наверное, кто-то посетует: да, обидно, конечно. Но кто-то другой тут же и добавит: язык это явно «второстепенный» в жизни огромной страны, говорящей на «великом и могучем». На нём говорило мало людей, не писали ни современных публикаций в передовых отраслях науки, ни инструкций к импортной бытовой технике. Люди, следовательно, обходятся?

* * *

Думая об этом, я попробовал подойти к вопросу несколько с другой стороны.

Наверное, никто не сможет взглянуть на чужой язык с такой объективностью, как человек, который владеет, как Ткаченко, многими языками. Из моих знакомых такой человек один – это доктор филологических наук Алексей Арзамазов, с которым мы даже однажды вместе написали книгу. Он знает больше двадцати языков: на неродном для него удмуртском пишет стихи и публицистику, по узбекскому сделал самоучитель, вышедший в столичном издательстве.