Книга Царь и схимник - Александр Холин

Придя домой, старец отпустил Александру, а сам прилег на широкую деревянную скамейку, покрытую льняной простыней. Федор Кузьмич привык спать на таком ложе, и оно не казалось ему неудобным. Во сне он опять встречался с преподобным батюшкой Серафимом и вспоминал тех, кто помог Кутузову разгромить басурманов.

– …Я уже два с половиной года у вас, батюшка, а все еще в послушниках хожу, – подступил Александр к Серафиму Саровскому. – Моя жена, Елизавета Алексеевна, уже преставилась. А ведь молитвенник должен обрести уверенность в себе, чтобы ничто не мешало молитвам, возносимым Господу. Монашество хочу принять, ибо грехов на мне столько, что век не отмолить!

– Монашество через смирение приходит, чадо, – отвечал старец. – А ты хочешь все сразу – и дело с концом, хоть отходную читай. Нет, брат, дело не в том, сколько раз на дню ты Богородичен тропарь споешь или сколько кафизм прочтешь.

Вспомни Иисусову молитву: перед храмом Божьим стоял мытарь, всю свою жизнь отнимающий у людей деньги, и фарисей, которому мытарь отдавал все отнятое до последней лепты. «Спасибо, Господи, что Ты любишь меня! – вскричал фарисей. – И что избавил меня от такой доли, как у этого… – фарисей плюнул в сторону мытаря и продолжал: – Я Тебе, Господи, всегда десятину отдаю и думаю, что Ты поддержишь меня в благих начинаниях».

Мытарь, стоя рядом с фарисеем, не мог найти себе оправданий. Он знал, что хоть и не для себя отнимает деньги у братьев своих, а только иногда лишает их последней надежды не умереть с голоду. Мытарь знал свои грехи, но искренне хотел покаяться перед Богом и бросить мытарство, поэтому ничего и не мог сказать, кроме как: «Господи! Прости меня грешного!»

Как думаешь, послушник, кому поможет Господь?

– Батюшка! – послушник упал перед старцем на колени. – Батюшка! Вы же знаете мой грех, который не прощается ни в этой жизни, ни в Царствие Небесном. Но как я могу с чистым сердцем молиться Господу нашему, коль не заслужил пострига?

– Ох, чадо, – отмахнулся отец Серафим. – Кабы дело было только во мне, то я давно бы тебя зачислил в братию нашу, ибо монастырь наш хоть и женский, да мужские руки всегда надобны. Сам-то не жалеешь ли о Петербурге?

– Нет, батюшка, не жалею! – мотнул головой послушник. – Мой брат Николай весомо справился со смутьянами. Я бы так не сумел.

– Это не злодеи были, – тяжело вздохнул старец. – Пройдет более, чем полвека, когда настоящие злодеи поднимут свою голову… Произойдет гибель многих верных отечеству людей, разграбление церковного имущества и монастырей, осквернение церквей Господних… Православная вера будет попрана. Архиереи и другие духовные лица отступят от чистоты и равнославия, и за это Господь тяжко их накажет…[92]

Мне, убогому Серафиму, от Господа Бога положено жить гораздо более ста лет, но так как к тому времени архиереи так онечестивятся, что нечестием своим превзойдут архиереев греческих во времена Феодосия Юнейшего[93], так что главнейшему догмату веры Христовой и веровать уже не будут. И Господу Богу богоугодно будет взять меня, убогого Серафима, до времени от сея превратной жизни и по сем воскреснуть. И воскресение мое будет, аки семи отроков в пещере Афонской во дни Феодосия Юнейшего[94].

– Отец мой, – взмолился послушник. – Ежели вы покинете меня здесь, то как же мне молиться за Родину нашу без наставлений духовника моего?

– Все будет, как Господу нашему угодно, – возразил старец. – Но ты, чадо, научись пока на исповеди не скрывать от духовника о делах своих. Иначе и молиться не научишься.

– Да как же так! – смутился послушник. – Я ничего от вас, батюшка, не скрывал, и скрывать не собираюсь. В Таганроге я сделал все, как вы благословили.

– А что ж не поведал о том, что по дороге в Таганрог заезжал в столицу Донского казачества Новочеркасск?

– Да, было дело. Но откуда вы…? – послушник испуганно перекрестился. – Я не думал, что сие посещение упоминать надобно.

– Господу нашему все надобно, – наставительно поправил неофита Серафим Саровский. – А тебе, чадо, не лишне будет знать, что донцы до сих пор чтут почившего в Бозе Государя Императора Александра Благословенного. Третьего дня был у меня атаман войска Донского Дмитрий Ефимович Кутейников и просил благословить наследника Его Императорского Высочества, великого князя Александра Николаевича Атаманом всех казачьих войск, а в том числе и главного – Донского.

– А как же сам Кутейников?

– Атаман был назначен шефом Атаманского полка, – пояснил старец. – Но он доволен таким положением, поскольку войсками империи должен править один атаман.

– Значит, племянник мой стал атаманом?

– Да, и я послал ему свое благословение, – подтвердил Серафим Саровский. – Но Кутейников рассказал также, какие почести донцы оказывали почившему Государю Императору. У гроба его держали караул лейб-казаки и атаманцы. Лейб-казаки сопровождали тело своего Государя до самого Петербурга.

Донцы во время войны много раз общались с Государем Императором, и весть о его кончине быстро пронеслась по Тихому Дону. Уже тогда сложилась у казаков песня-сказание об Александре Благословенном. Я попросил, чтобы мне сделали список текста. Вот он, – старец открыл небольшой сундучок, где хранились бумаги, и достал оттуда пергаментный свиток. – Видишь, какой список мне сделали! Казаки даже ради убогого Серафима постарались. Так что читай это вслух. Еще раз хочу услышать плач казаков.

Послушнику ничего не оставалось делать, как развернуть список и прочесть написанное:

– Ты наш батюшка, светел месяц! Ты не светишь по-старому, а по-новому! Покрывали тебя тучи грозные, непогожие! Как у нас было на святой Руси, В кременной Москве, в соборе Митревском, Как ударили в большой колокол, — Православный Царь Александр преставился! Как и сделали ему кипарисный гроб. Обили его золотою парчой, На часах стоит млад донской казак. Расступись, мать сырая земля! Расколись ты, дубовая доска! Ты встань, проснись, православный Царь, Государь ты наш, Александр Павлович! Погляди, посмотри свои войска Донские, Они в строю стоят, обучаются, Они делают не по-старому, а по-новому!

Послушник замолчал. Старец остро глянул на него, потом пошел к печке, где на шестке[95] остывал чугунок с картошкой. Тут же стояла кастрюля с утренним отваром из брусники.