Книга Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола

Хорошим тому примером служит убийство героя Гражданской войны Стригунова в апреле 1933 г. в Прохоровском районе Центрально-Черноземной области. Стригунов был прирожденным активистом: ветеран Красной армии, селькор, он работал в сельсовете и в райсовете, а также был председателем колхоза. Во время раскулачивания Стригунов нес ответственность за депортацию нескольких кулаков, часть их родственников осталась в колхозе и, по некоторым данным, даже вступила в партию. Начиная с 1930 г. между ними и Стригуновым тянулся постоянный конфликт. Они обвиняли Стригунова в том, что тот чернит их имя, без всяких оснований приклеивая к нему кулацкий ярлык. В итоге они выиграли дело в районном суде, по решению которого Стригунов получал 6-месячный тюремный срок, однако вскоре областной суд оспорил и отменил данный приговор. История повторялась еще дважды с тем же результатом. В какой-то момент Стригунов начал писать доносы в Москву призывая принять меры по избавлению от контрреволюционеров в деревне и в колхозах. После того как были исчерпаны все законные методы, а противоречия продолжали нарастать и принимали опасный оборот, двое родственников сосланных кулаков взяли дело в свои руки и застрелили Стригунова через окно{611}. Неясно, в какой степени этот случай стал чем-то большим, нежели просто вражда между обвинителями и обвиняемым, и превратился в борьбу за власть между местными коммунистами, — если учитывать партийность вышеупомянутых кулацких родственников. Ясно только, что ярлык кулака стал одним из инструментов деревенской политики и крестьяне всех социально-политических категорий умели использовать политическую демагогию в своих целях, отвечая угнетателям на их же языке.

В 1935 г. в Воронеже за доносы убили селькора Сапрыкина. Он, как сообщается, информировал власти о классовых врагах и о коррупции в колхозе. За это его изгнали и оштрафовали, скорее всего незаконно. В итоге его восстановили в прежней должности, и он постарался, чтобы руководители колхоза были уволены. Вскоре после этого Сапрыкин был убит своими врагами{612}. Активиста Сонина убили в 1932 г. Он принимал участие в процессе раскулачивания в деревне. По окончании коллективизации Сонин оставался начеку, докладывал о кулаках и воровстве. В итоге его до смерти забили несколько крестьян из числа его бывших жертв, один из которых с каждым ударом повторял: «Вот тебе, активист, за раскулачивание!»{613}

Еще один инцидент является весьма ярким примером превращения террора в инструмент крестьянской политики. Он произошел в 1934 г. в одной из деревень на Нижней Волге. Селькорка местной газеты «Красный Хопер» Майнина сидела за столом с соседями, как вдруг в окно, разбив стекло, влетела пуля; никто не пострадал. Прошлым летом Майнина сдала властям нескольких местных руководящих работников, объявив их подкулачниками. Власти приняли обычное для них в такой ситуации решение: подкулачников немедленно арестовали. Однако очень скоро история начала раскручиваться. Оказывается, Майнина имела любовника, некоего Переседова, который был сыном одного сбежавшего кулака. Сам Переседов вернулся в деревню после восстановления в гражданских правах, однако обнаружил, что не может получить назад свою собственность. Как раз те подкулачники, которых сдала Майнина, и были виновны в трудностях Переседова. Более того — и здесь история становится очень запутанной, в лучших традициях советской риторики — выяснилось, что отца и брата Майниной исключили из колхоза за кражу, что ее отец воевал на стороне белых, а дядя жил за границей. Далее, когда история уже начинает расходиться с реальностью, в центре внимания оказываются сами любовники: они якобы подделывают письма с угрозами Майниной и планируют выстрел, чтобы таким образом подставить местных работников. Были найдены свидетели, которые подтвердили, что Переседов околачивался около дома Майниной как раз незадолго до выстрела. В конце концов местных работников причислили к активистам колхоза, а селькорка и ее любовник стали классовыми врагами и подкулачниками. Если эта история хотя бы частично правдива, она говорит о попытке Майниной бить врага (в данном случае — местных должностных лиц) его же оружием, используя его методы, политику и уязвимые места. Хитрый план Майниной, хотя и провалился, представляет собой впечатляющий маневр, характерный для давней крестьянской традиции притворства и обмана, которую мастерски приспособили под советские реалии{614}.

Заключение

Крестьянский террор был вызван и обусловлен террором государственным. Динамика распространения террора тесно связана с проведением государственных кампаний в деревне. Насильственное сопротивление чаще всего оказывалось крестьянами из регионов — житниц страны и из областей, подвергавшихся необычайно жестоким репрессиям. Ярким примером такой тенденции является Центрально-Черноземная область, где крестьянский террор принял угрожающий размах, а государственные репрессии настолько вышли из-под контроля, что на XVI партийном съезде в июне 1930 г. ее назвали «областью перегибов»{615}. В качестве инструмента крестьянской политики террор начинал применяться лишь в крайних случаях и только после того, как все обращения в административные и судебные органы не приносили результата.

Крестьянам приходилось самим разрешать свои конфликты, а потому они обратились к традиционным средствам восстановления справедливости в деревне, подразумевавшим применение насилия. Несмотря на политизацию и советизацию, крестьянский террор опирался на нормы справедливости, возмездия и сплоченности общины, будучи гибкой стратегией крестьянского сопротивления, способной адаптироваться к новым условиям. Поджоги, угрозы, самосуды и другие акты насилия были частью народной культуры сопротивления. Крестьянские тактики террора маскировались различного рода предлогами, притворством и уловками, анонимностью и возможностью двояко интерпретировать происходящее. Крестьяне манипулировали сложившимся у государства представлением о психологии «мужика», лукавя перед властями и «советизируя» свои действия, чтобы те соответствовали представлениям о преступлениях, характерным для идеологического языка власти. Крестьянский «тайный протокол»{616} вышел на поверхность, однако сохранил при этом большинство уловок народной культуры сопротивления.

Крестьянский террор — это прежде всего угрозы, запугивание и стремление к справедливости. Он не был ни спонтанным, ни безрассудным. Методы террора и выбор жертв демонстрируют основные линии раскола советской деревни эпохи коллективизации. Во-первых, ясно, что террор был вызван скорее гражданской войной против советской власти, нежели классовой борьбой. Во-вторых, что наиболее важно, крестьяне совершали насильственные акты террора в основном против активистов, живших с ними в одной деревне, и это говорит об ожесточенности борьбы внутри деревни и, по сути, об еще одной гражданской войне, которая осталась незамеченной и неисследованной в западной литературе. Эта война шла не из-за классовых или статусных противоречий, а из-за нарушения традиционных норм сплоченности общины, которые, наряду с автономией деревни, и пытались сохранить крестьяне. Противодействие, принуждение и давление со стороны властей приводили лишь к росту насилия в деревне{617}.