Книга Принцесса-Невеста - Уильям Голдман

– Уймись, – перебил Еллин и в расстройстве выбежал из пивной, а крикун выволок Фолкбриджа. – Ну что, всех взяли? – спросил Еллин.

Тут и там громилы вывозили из Воровского квартала другие телеги.

– По-мойму, еще шпажист коньячный остался, – ответил крикун. – Вчерась пытались вытурить, но…

– Мне с пьяницей канителиться некогда, я солидный человек. Ну-ка, оба, выводите его, да поживее. Телегу взяли и вперед! Квартал нужно зачистить и закрыть к закату, не то принц рассердится, а когда он на меня сердится – это, знаете ли, удовольствия мало.

– Да идем мы, идем, – ответил крикун и поспешил прочь, а молчун один потащил телегу с Фолкбриджем. – Вчерась пытались этого шпажиста заловить, послали обычных патрульных, да только он шпагой махать горазд. Патрульные струхнули, но у меня, кажись, есть против него трюк.

Молчун торопился следом. Оба свернули, и из-за угла впереди отчетливее донеслось пьяное бормотание.

– Я со скуки подыхаю, Виццини, – пробормотали за углом. – Три месяца ждать – это умом тронуться можно, я же все-таки страстный испанец. – Во весь голос: – Я очень страстный, Виццини, а ты черепаха сицилийская. Если еще через три месяца не придешь – я умываю руки. Слышишь меня? Руки умываю! – И полушепотом: – Я не нарочно, Виццини, обожаю это грязное крылечко, не спеши…

Крикливый громила замедлил шаг.

– И вот так с утра до ночи. Не слушай его и спрячь телегу. – Молчун дотащил телегу почти до угла и остановился. – Побудь тут, – велел крикун и шепотом прибавил: – А вот и мой трюк. – С этими словами он вышел из-за угла и посмотрел на щуплого человека, что обнимался с бутылкой на крылечке. – Салют, приятель.

– Я отсюда ни ногой, можешь не салютовать, – сказал любитель коньяка.

– Но ты хоть выслушай. Меня прислал лично принц Хампердинк, потому как ему занадобилось развлечься. Стране завтра стукнет пятьсот годков, и у нас нынче состязается дюжина величайших акробатов, и фехтовальщиков, и артистов всяких. А кто победит, сразится завтра перед новобрачными. Я о чем толкую-то – вчерась друзья мои с тобой подрались, так они потом болтали, что отбивался ты хоть куда. Если охота, я тебя живенько отвезу на турнир, прямо в лепешку ради тебя расшибусь, а ты, коли и впрямь горазд, может, добьешься чести потешить молодоженов. Ты как, выиграешь на турнире?

– Раз плюнуть.

– Тогда поспешай, пока запись не закрыли.

Испанец шатко поднялся. Обнажил шпагу – она рассекла утренний сумрак раз, затем другой и третий.

Крикун отпрянул и сказал:

– Времечко-то поджимает, идем уже.

И тогда пьяница заорал:

– Я – тут – Виццини – жду…

– В бреду.

– Ничего – не – в бреду, я – просто – соблюдаю – закон…

– Злой, как дракон.

– Ничего – не дракон, и ничего – не в бреду, что непонятно, я… – И тут он осекся и прищурился. А потом тихонько спросил: – Феззик?

Из-за спины крикуна молчун ответил:

– А ты ктозик?

Иньиго шагнул с крылечка, жмурясь в хмари коньячного помутнения.

– «Ктозик»? Что-то шутки у тебя плохие.

– Потому как пишу стихи я, – ответил молчун.

Иньиго испустил вопль и заковылял к нему.

– Феззик, это ты, да?

– ВСЕГДА! – Он поймал Иньиго, когда тот споткнулся, и вздернул на ноги.

– Вот так и держи, – велел крикун и замахнулся, как с Фолкбриджем.

Х

Р

Я

С

Ь

!

Феззик скинул крикуна в телегу к Фолкбриджу, накрыл обоих замызганным одеялом и бегом вернулся к Иньиго, которого временно привалил к стене.

– Я так ужасно рад тебя видеть, – сказал Феззик.

– Ой, и я… и… я… но… – Голос Иньиго затихал. – Слаб я стал для сюрпризов, – вот и все, что он успел выдавить напоследок, а затем лишился чувств от изнеможения, и коньяка, и недоедания, и недосыпа, и много еще чего, тоже отнюдь не питательного.

Феззик одной рукой схватил его, другой телегу и побежал в пивную Фолкбриджа. Внес Иньиго в дом, уложил в хозяйскую пуховую постель и стремглав потащил телегу к выходу из Воровского квартала. Он лишний раз проверил, хорошо ли обе жертвы прикрыты замызганным одеялом, а за воротами громилы пересчитали сапоги всех перемещенных лиц. Число сапог сошлось с прогнозированным, и к одиннадцати утра огромный Воровской квартал официально закрыли на здоровенный висячий замок.

Освободившись от службы, Феззик пошел вдоль стены квартала, пока не отыскал тихого места, и там подождал. Он был один. Стена его не смущала – руки-то работают, – и он быстренько через нее перелез и опустелыми улицами побежал к дому Фолкбриджа. Там он заварил чай, отнес наверх и влил в Иньиго. Вскоре тот уже самостоятельно моргал.

– Я так ужасно рад тебя видеть, – сказал Феззик.

– Ой, и я, и я, – согласился Иньиго. – Прости, что я грохнулся в обморок, я три месяца только и делал, что ждал Виццини да лакал коньяк, и еще удивился, когда тебя увидел, – короче, на пустой желудок все это немножко чересчур. Но мне уже лучше.

– Вот и хорошо, – сказал Феззик. – Виццини умер.

– Да? Умер, значит… Виц… – И Иньиго вновь лишился чувств.

Феззик остался собой недоволен.

– Дурак безмозглый, можно как надо и как не надо, а ты вечно как дубина; болван, долдон – вернись к началу, таков закон.

Тут Феззик почувствовал себя полным идиотом: столько месяцев не помнил, теперь вспомнил, а уже и не нужно. Он побежал вниз, заварил еще чаю, нашел крекеры и мед и снова покормил Иньиго.

Когда тот заморгал, Феззик сказал:

– Отдыхай.

– Спасибо, друг мой; больше никаких обмороков. – Иньиго закрыл глаза и час проспал.

Феззик возился в кухне у Фолкбриджа. Стряпать как полагается он не умел, но умел разогреть, умел остудить, отличал свежее мясо от тухлого по запаху, и не так уж трудно оказалось сварганить нечто, в прошлой жизни бывшее ростбифом, и другое нечто, напоминавшее, пожалуй, картошку.

Внезапный аромат горячей пищи пробудил Иньиго; лежа в постели, он ел и ел, а Феззик его кормил.

– Я и не подозревал, что так распустился, – заметил Иньиго, жуя.

– Тш-ш, теперь все будет хорошо, – сказал Феззик, отрезал еще кусок мяса и сунул ему в рот.

Иньиго старательно пожевал.

– Сначала ты появляешься как обухом по башке, потом эта история с Виццини. Видимо, для меня это был перебор.

– Это для кого угодно перебор; отдыхай, пожалуйста. – Феззик опять принялся резать мясо.

– Я какой-то младенец, право слово, совсем беспомощный, – сказал Иньиго с полным ртом.