Книга Прощай, генерал... Прости! - Фридрих Незнанский

В конце каждого дежурства либо Сева, либо Демидыч «выходили» на Турецкого с докладом. Пока, Бог миловал, никаких происшествий не наблюдалось. Но лучше, как говорится, в подобных случаях — перебдеть, чем… ну и так далее…

Появилось первое известие и от Фили.

Он отыскал в Шушенской городской больнице лежащих там членов экипажа и главу тимофеевской администрации Анатолия Ивановича Романовского и имел со всеми недолгие, но весьма доверительные беседы. Подробности, как говорится в таких случаях, письмом. Но Романовский — тот самый человек, который находился практически до самого конца в кабине пилотов, указывая им наиболее приметные ориентиры на местности, а покинул ее уже на подлете, когда все было и так ясно и его присутствие показалось лишним. Вышел, чтобы сообщить, что все в порядке, уже видна база и через несколько минут они сядут. Он же практически последним и видел губернатора живым. Ну, из тех свидетелей, которые в настоящий момент способны отвечать на вопросы.

Но ведь он тоже изменил свои показания, вспомнил Турецкий. А Филя обронил, что мужик нормальный, как это понимать? Впрочем, до очередной связи. Если не акцентировал, значит, что-то уже узнал.

А про обоих пилотов сказал, что те до сих пор находятся в крайне тяжелом состоянии, с многочисленными переломами и всяческими сотрясениями, и винят во всех бедах только самих себя. Это у них сейчас просто как мания. Их, впрочем, тоже понять можно — почти десяток погибших, не говоря о покалеченных.

В настоящее время Филя планирует заняться поиском спасателей, которые первыми появились на месте падения вертолета, но народ почему-то помалкивает, будто знает какую-то тайну, а открывать ее не желает.

И последнее, о чем также успел сообщить Агеев в краткой своей информации. Нестеров, этот бывший молдавский градобой, находится где-то рядом, но никто не может сказать где. И поэтому все силы он бросил на поиски этого «неуловимого ковбоя», который, говорят, своим новым оружием, «снежной пушкой» германского производства, владеет, как тот самый ковбой собственным кольтом. Практически вся лыжная трасса, поднимающаяся от перевала к самому высокому пику Усинского хребта, куда теперь «убегают» опоры канатной дороги, укрыта плотным снежным покровом его работы. Ну сейчас, после трагедии, строительство конечно же приостановлено. И люди — а народу здесь достаточно много, почти «стройка века», — ждут, какое примут в крае решение, но власти не торопятся его принять, словно и сами ожидают, что им будет приказано сверху.

Вот пока и все…

Теперь «Глория». С ребятами в краевой больнице, чтобы их не светить, Александр Борисович договорился о следующем способе общения. Они дают на его мобильник один сигнал и отключаются. Это значит, что теперь он должен сам найти возможность выйти на их телефоны. Мало ли когда вдруг появляется необходимость экстренной связи! А рядом с Александром Борисовичем может оказаться вовсе не желательный свидетель. И что его постоянно прослушивают, это тоже факт. Перед отлетом Филя «на минутку» заглянул в гостиницу через служебный вход и снял в номере Турецкого очередного «жучка». И место его отметил жирным крестиком, чтоб кто увидел, сразу понял, о чем речь. Но это так, чистая игра, никаких разговоров из своего номера Александр Борисович, разумеется, не вел, для них существовало много других, безопасных способов. А кроме того, он оставил Турецкому необходимую миниатюрную технику, привезенную с собой коллегами из Москвы, которая могла бы выручить «важняка» в крайних обстоятельствах, если таковые сложатся. И об этой в какой-то степени технической стороне дела Александр Борисович все больше задумывался, ибо ситуация его никоим образом не удовлетворяла…

Ближе к концу дня, почти уже завершая очередной бесполезный с посторонней точки зрения день, Александр Борисович услышал, как тренькнул его мобильник. Никакого сообщения не последовало, значит, кто там у нас сегодня дежурит, Демидыч? Это он ждет контакта.

Разговаривать из этого кабинета Турецкий не стал бы ни при каких условиях, и он поднялся, по привычке спрятал документы в сейф, запер его и зашел в соседний кабинет, к Серову. В дверях устало, с хрустом, потянулся, поинтересовался, когда придет очередной свидетель, и, выслушав неутешительные известия, что его невозможно найти, осуждающе покачал головой и заговорил, рассчитывая на то, что сказанное им сейчас станет немедленно известно «подлому врагу».

— Надоели мне, Юра, — вот так, совсем по-домашнему, произнес он, — эти ваши дурацкие игры. Я долго ждал, ты сам видел, верно? — Он дождался утвердительного кивка следователя. — А больше ждать не хочу. Да и время зря тянуть — непростительный грех. Значит, диспозиция на сегодняшний вечер будет у нас с тобой такая. Придется немного пострадать, извини. Я не хочу в данный момент раскрывать все аспекты своего плана, но у меня появилась наконец возможность «развязать» нашим свидетелям языки. Сколько веревочке ни виться… да что я тебе говорю, ты и сам все прекрасно знаешь! — И Турецкий удовлетворенно хлопнул ладонями и потер их одну о другую.

Серов вытаращил глаза. Он ничего не понимал, но если что-то и дошло, то это было мгновенное озарение — у Александра Борисовича появился неизвестный, но очень серьезный козырь. Тот, которого он давно, видно, ожидал, готовился и поэтому так непонятно тянул время.

— И… и что я должен?

— А ничего! — рассмеялся Турецкий, он был сейчас чрезвычайно собой доволен. — Присутствовать… Находиться рядом. И «пушку» свою, на всякий случай, не забудь. Мы с тобой заставим, Юра, этих засранцев выложить всю правду о тех, кто, в свою очередь, убедил их изменить первоначальные показания. А ведь эти деяния, как тебе отлично известно, элементарно подпадают под статьи триста седьмую и триста восьмую Уголовного кодекса, верно? За лжесвидетельство при желании и до двух лет натянуть можно. И начнем мы с тобой прямо сегодня, понял? Так что давай поступим следующим образом: ты поужинай и примерно к десяти жди меня здесь. Отсюда и двинем… собирать золотые крупицы правды. До вечера! И я пойду тоже перекушу да заскочу в гостиницу…

— А к кому конкретно поедем, Александр Борисович? — почти выкрикнул вдогонку Серов. И несколько смущенно добавил, когда Турецкий резко обернулся: — Я хотел спросить: с чего начнем?

— Не с чего, а с кого, да? Но тайна сия, Юра, велика есть! — Турецкий назидательно погрозил ему указательным пальцем. — Тебе-то какая разница? А ну как проговоришься нечаянно, а? Или вдруг нас с тобой кто-нибудь сейчас подслушивает? Ты ж не можешь быть стопроцентно уверен, что у этих стен нет ушей? Вот то-то! И мы явимся к очередному хладному трупу? Мне ж ведь тогда придется тебя колоть, чуешь?.. — И мрачно закончил: — Шучу.

Он ушел, физически чувствуя, как его спину прямо-таки сверлил напряженный взгляд Серова. А сейчас тот будет либо сам докладывать, либо выслушивать наставления, как себя вести. Жаль, не хотелось Александру Борисовичу убеждаться в том, что деньги могут сделать даже приличного человека предателем. Впрочем, приличия — еще не аргумент при окончательной оценке личности, ибо вполне пристойных, приличных мерзавцев — пруд пруди. Особенно в государстве, где, кажется, утеряны почти все человеческие ценности, кроме финансовой — возможно, и очень важной, но в конечном счете далеко не главной…