Книга Утраченная реликвия... - Андрей Воронин

– Да, конечно, пожалуйста, – сказала Лида.

– Слушаю, – сказал Светлов. – Юра, ты?

Он тоже дышал не совсем ровно – не дышал даже, а пыхтел, как старенький паровоз, только что вскарабкавшийся на вершину крутого холма, – и голос у него предательски срывался, и звучал этот голос, несмотря на все усилия воспитанного и тактичного Димочки Светлова, весьма недовольно.

– Я, – сказал Юрий. – Извини, что отрываю от важных дел, но время не терпит.

– Ты пьян, что ли? – спросил Светлов. – Что это у тебя с голосом?

– А у тебя? Можешь не отвечать, сейчас это не имеет значения. Вот что, Дима. Ты меня, пожалуйста, не перебивай и, главное, не спорь, а делай все, как я скажу – быстро и с точностью до шестого знака. Надевай штаны – прямо сейчас, не откладывая даже на минуту, – бери деньги, бери Лиду, дочку бери, хватай такси, дуй на ближайший вокзал и убирайся из города на все четыре стороны. Только поездом, понял? В аэропорту пассажиров регистрируют, а липовых документов у тебя, конечно, нет. Молчи и слушай! – прикрикнул он, когда Светлов попытался вклиниться в его монолог. – Тебе надо спрятаться и, главное, спрятать семью. Я не пьян и не шучу, мне не до шуток сейчас. Действуй, только будь осторожен. Да, и выбрось К чертям свой мобильный, по нему тебя могут вычислить.

– Погоди, – сказал Светлов уже совсем другим, напряженным голосом. – Что ты несешь? Что-нибудь случилось? Я не планировал никуда уезжать, да и сейчас не планирую.

– Убирайся из города, кретин! Тебе что, жить надоело?

– Не ори, – сказал Светлов, – меня глоткой не возьмешь. Однажды ты меня здорово выручил, но это не означает…

– Нет, – устало сказал Юрий, – не означает. Знаю, ты у нас храбрец, готовый рискнуть жизнью во имя свободы слова. Но бывают вещи пострашнее смерти.

– Например? – спросил Светлов, безуспешно пытаясь придать голосу насмешливое выражение.

– Все, все, – сказал Юрий, – мне с тобой спорить некогда, да и денежки капают – я с мобильного звоню.

Ты ни о чем не думай, ложись в кровать и доведи начатое дело до конца – может, еще успеешь напоследок.

А потом к тебе придут, и ты узнаешь, что страшнее смерти. Ну, может быть, не прямо сегодня, а, скажем, завтра, с утра, когда ты уйдешь на работу, а жена с дочкой останутся одни…

– Я понял, – перебил его Светлов. – Понял.

– Ну и слава богу, – сказал Юрий, борясь с желанием лечь прямо в мокрый снег, свернуться калачиком и задремать. – Тогда шевели своей редакторской задницей, и чтобы через двадцать минут вас в квартире не было. Потом как-нибудь созвонимся, если будем живы.

Лидочке привет передавай.

Говорить со Светловым было приятно даже на такую тему. Голос у него был живой и теплый; этот голос составлял такой разительный контраст с окружавшей Юрия ледяной промозглой темнотой, что Инкассатор поймал себя на желании растянуть разговор до бесконечности – до тех пор, по крайней мере, пока за ним не приедет «скорая». Но он решительно прервал связь, нацелился было положить мобильник в карман, но передумал, положил рядом с собой на асфальт и, хорошенько примерившись, ударил по нему кулаком. От первого удара сделанный из паршивенькой пластмассы корпус треснул, а от второго разлетелся на куски. Ничего особенного там, внутри, не оказалось – жидкий пучок проводов, таблетка микрофона, миниатюрный наушник, листок эластичной резины с овальными пупырышками кнопок, маленький аккумулятор да какая-то печатная плата. «Черт его знает, как оно работало», – подумал Юрий, бессознательно запуская окоченевшие, ушибленные пальцы под собачий ошейник, как будто там было теплее.

Все-таки он потерял слишком много крови – перед глазами все плыло и двоилось, в голове шумело, а сознание мерцало, как изображение на экране самого первого синематографа. «Братья Люмьер, – подумал он. – Бульвар Капуцинов… Вот дерьмо-то! Придется все-таки ждать доктора Айболита, не дойти мне до дома, да и нельзя, наверное, домой…»

Потом в конце аллеи замигали знакомые синие вспышки. Юрий услышал приближающийся шум двигателя и напоследок, уже теряя сознание, сделал то, что должен был и еще мог сделать: непослушными пальцами расстегнул пряжку офицерского ремня и крепко зажал в кулаке снятый с мертвого пса ошейник – там, на войне, так снимали именные солдатские медальоны с убитых в бою ребят.

* * *

Он проснулся, но некоторое время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь без помощи зрения и осязания определить, что с ним и, главное, что вокруг него. Это был полезный навык, пару раз выручавший его в острых ситуациях: если не знаешь, где ты и что с тобой, но чувствуешь, что дело дрянь, не спеши подавать признаки жизни. Может быть, засевший на крыше разбитой водокачки снайпер только того и ждет…

Голова у него болела и кружилась даже с закрытыми глазами, к горлу подкатывала тошнота, что служило верным признаком контузии – легкой, судя по тому, что он слышал рядом чье-то тяжелое дыхание и размеренный стук капель. Левое плечо ныло, да и все тело ощущалось как один сплошной синяк, но оно все-таки было, существовало и, похоже, пострадало не так сильно, как он ожидал.

Более или менее разобравшись со своим телом, он перешел к окружающему миру. Вокруг было тихо, если не считать уже упомянутого тяжелого дыхания и редкого стука капель, и тепло – не жарко, а вот именно тепло. В самый раз, в общем.

Пахло чем-то знакомым – медикаментами, что ли, да еще, пожалуй, дезинфекцией. Лежать было удобно, мягко. Едва заметно шевельнув пальцами, он почувствовал жесткую от крахмала ткань и понял: простыня. Накрахмаленная простыня, подушка под ноющей головой, а сверху, надо полагать, одеяло. Не сквозит, не дует, рядом кто-то мирно посапывает во сне, горелым ниоткуда не пахнет, а значит, разбитая водокачка и засевший на ней снайпер временно отменяются. И вообще, снайпер на водокачке был сто лет назад, совсем в другой жизни.

Откуда ему тут взяться, снайперу? Приснилось, наверное, что-то не то…

Придя к такому выводу, Юрий Филатов открыл глаза. Голова у него сразу же закружилась пуще прежнего, будто норовя оторваться от шеи и, бешено вращаясь, со свистом улететь в мировое пространство. Он терпеливо переждал это ощущение, потому что был к нему готов, а когда мир перестал вертеться вокруг него и нехотя замер на месте, огляделся по сторонам и без труда догадался, что лежит в больничной палате.

Догадаться было нетрудно: облицованные белым кафелем стены, застекленная дверь, сквозь которую в палату проникал свет синих дежурных ламп, и в особенности стоявший рядом с кроватью штатив капельницы говорили сами за себя. Игла капельницы торчала у Юрия в вене, и прозрачная жидкость из укрепленного в штативе пластикового пузыря по гибкой трубке поступала непосредственно в его пострадавший организм. Черт его знает, что там было, в этом пузыре, – физиологический раствор, глюкоза или какая-нибудь тормозная жидкость, – но Юрий, еще раз прислушавшись к своим ощущениям, решил, что его уже достаточно подлечили, отклеил белевший на локтевом сгибе кусок пластыря и выдернул иглу.