Книга Служители тайной веры - Роберт Святополк-Мирский

— А вот интересно, Епифаний, — ядовито спросил Медведев. — Как ты ухитрился не получить ни одной царапины, когда все вокруг сидят перевязанные?

Епифаний повел плечами и смущенно улыбнулся:

— Так ведь я что же, Василий Иваныч, я так рассудил: к чему мне раны-то зря получать? Чем я здоровее, тем врагам хуже! Верно? Я и решил, что тут главное дело не в атаку бегать и саблей махать, главное, рассудил я, — неприятеля бить. Да так бить, чтоб он тебя не побил... Как они набежали, я на своей вышке в гнезде сидел, как завсегда — в наблюдателях, а тут ко мне еще Федор залез. А камней мы давно уже на всякий случай там заготовили — сверху-то все видать. Я зря не высовывался, как кого из неприятеля оттеснят к вышке — я его сверху — бац! А не попал — так Федор уже наготове. Мы с ним вдвоем человек пять уложили, но Федор, правда, под стрелу подставился, а я нет — Бог миловал... Вот так, Василий Иваныч, я без ран и остался... Я человек рассудительный — думаю, чего кровь-то проливать... Небось своя — не чужая, еще пригодится...

Рассказ Епифания вызвал веселый шумок, и Медведев, дождавшись тишины, сказал:

— Ну вот, люди мои, настал печальный день, когда и у нас похороны... Огородите на высоком берегу Угры среди березок красивое место. Это будет наше кладбище, и когда-нибудь, быть может, и я на нем лягу... А первыми будут молодые люди, пришедшие к нам с надеждой на лучшую жизнь и павшие сегодня за эту надежду. Мы похороним их с почестями, каких заслужили они, защищая от врагов нашу землю... Позаботься, отец Мефодий, чтобы все было как следует...

Мефодий кивнул и сказал с той неуловимой интонацией смирения и твердости, которую Медведев уже приметил в нем:

— Люди, которые нападали, были врагами, и я сам убил троих, защищая эти дома. Но их тоже следует похоронить по христианскому обряду... Господь рассудит их души...

— Это верно, отец Мефодий, - сказал Медведев - Но для этих людей у нас отведено особое кладбище, на котором уже есть несколько могил. Места на этом кладбище много. И это все на сегодня. Спасибо за службу. С завтрашнего дня начнем приводить в порядок хозяйство - а сейчас спать.

Но никто не двинулся с места.

— Э не-е-ет... - сказал Федор. - Мы тебя, Василий Иваныч, так не отпустим, пока не расскажешь, как у вас там все было, когда Настасью Федоровну освобождали...

— Да чего рассказывать? Догнали, отняли и привезли. Вот и все!

Но не выдержал Василий Медведев. Начал рассказывать. С подробностями. А когда, заканчивая, передал им привет от Антипа, было давно за полночь.

Когда все разошлись, Василий велел перенести Клима Неверова в свой полуразрушенный дом, уложить на огромную старую, ту самую полуобгоревшую кровать и после того, как Надежда еще раз приложила к его ожогам травяной бальзам и ушла, потребовал:

— Ну, а теперь рассказывай все, как было, не укрывая ни одной мелочи!

Клим тяжело вздохнул:

— Очень все удивительно вышло. Давай, Василий Иванович, я расскажу все, что знаю, а ты сам рассудишь, кто в чем виноват. — Он помолчал немного и начал: — После вашего отъезда этот, как ты называешь, Степан сутки без памяти лежал. Помнишь, Филипп Андреевич-то ударили его слегка, а ручкой их Бог не обидел... Только дня через три после того стал он вставать, и тогда мы его в сарай, ну, в баньку бывшую, поместили, под замком держали, да еще кто-нибудь непременно караул круглосуточно при нем нес. Все в полном порядке. Он еще слабый был, вел себя смирно, бежать не пробовал, даже интересовался, нельзя ли к нам перейти. Ну, мы, понятно, с ним были осторожно... не доверяли... А тут, примерно через неделю, как ты уехал, прибился к нам нищий, оборванный такой старикашка... Попросился переночевать, ну, мы чего же, конечно, пусть ночует... А в ту ночь караул у сарая Гридя стоять должен был, он как раз вечером в Боровск уехал. Стал я думать, кого назначить, а Ефим Селиванов и говорит: «Давай меня!»… Я согласился. Мы уж к тому времени крайнюю, вон ту, избу заканчивали строить и все туда к вечеру ужинать и спать пошли, потому что гроза ночью собиралась... Тут как раз Ульяна, женка Ефима, помнишь, повариха наша, ужин на редкость вкусный приготовила, питье еще такое из трав сделала — сладкое, всем понравилось, особливо молодым, те по две кружки пили. Ну и пошли они все спать, Ефим отправился Степана караулить, а я с Ивашкой да Гаврилкой, как всегда, в ночной дозор. Ивашко к дубраве пошел, Гаврилко к Картымазовке, а я тут поблизости подходы со стороны реки наблюдаю. И вот тут-то, Василий Иваныч, самое главное-то и началось. Гроза приближается, стало холодней, и тут вдруг ни с того ни с сего морит меня страшный, небывалый сон. Такого со мной никогда не было! Стою, о копье опираюсь и чувствую — засыпаю и все тут! Я из последних сил к Гаврилке — он-то поближе всех был! Бреду, шатаясь как хмельной, за деревья держусь - гляжу. Гаврилка под сосной храпит, как убитый. Я его будить — не просыпается! Не поверишь — копьем родного сына колоть стал — до сих пор раны не зажили! — не проснулся. Я к Ивашке — а у самого все в голове кружится, и земля снизу вверх на меня падает! До Ивашки еще не дошел — и тут гроза началась — гром, молния, дождь как из ведра, а Ивашко весь мокрый спит, прямо на дороге ну мертвым сном. Только тут понял я, что все это неспроста, и сразу к сараю кинулся, а по дороге в дом тот недостроенный ворвался, ору во всю глотку, гром грохочет, — гляжу: все вповалку- спят — ничем не поднять! А у самого сил уже нет никаких - падаю и ползу к сараю. И вот сквозь дождь проливной при свете молний, лежа в луже, вижу: тот седой старикашка нищий да Ефим выводят из сарая Степана — узника нашего! Собрал я последние силы, заревел, как бык, и бросился к ним. Ефим обернулся, увидел меня и кричит Ульяне вроде того: «Ну, видишь! Я же тебе говорил, что ему тройную дозу влить надо было — он же здоровый какой!» А я копье свое уронил где-то по дороге, я ползу по земле как в тумане и ору: «Ефим, ты что же делаешь-то?!» А он подходит ко мне и говорит мне спокойно так «Извини, Клим, я тебя очень уважаю и всех вас и Медведева тоже, не поминайте нас лихом, жаль, что так вышло, но долг перед Богом у нас есть, и мы его исполнять должны!» Сказал он эти странные слова — странные, потому что никогда прежде не слыхал я, чтоб он о Боге вспоминал, и никогда даже не видал, чтобы крестился и ломиком меня по голове легонько так, бережно даже, - бац! Я, падая и сознание теряя, ухватил его за грудь, и это последнее, что помню... Очнулся я только под утро — светло уже совсем было. Голова трещит жутко — валяюсь промокший весь — вон там, возле сарайчика того, что банькой раньше был, ну, где держали мы Степана того, значит, и в стиснутом кулаке вот это у меня. — Клим, лежа на животе, порылся с трудом где-то за пазухой и протянул Медведеву обрывок золотой цепочки с маленьким нательным крестиком. — Ну, спрятал я этот крест и попытался встать. С трудом поднялся на ноги и, шатаясь, пошел... Поверь, Василий Иванович, чего только я ни делал — никого не мог разбудить до самого полудня — хотел уже в Картымазовку за помощью идти, да стыдно было — лучше, думаю, помереть нам всем тут от позора! Только во второй половине дня по одному отходить все стали от той отравы сонной, которой Ульяна всех напоила. Нет, ты только подумай, Василий Иваныч, ну кто ж мог от нее ожидать такого?! Она у Антипа нам два года еду готовила, и все нахвалиться не могли, а тут вдруг на тебе! В общем, когда к вечеру все кое-как пришли в себя, нечего было и думать о поисках беглецов. Но по слабым следам, которые очень трудно найти было после такого дождя, думаем мы все, однако, что не в Литву они пошли. В сторону Москвы пошли они... И это все, что нам известно. Крестик этот я сто раз потом рассматривал — красивый, резной — ну, так что удивительного — Ефим как раз по этой части большой мастер был. Он у Антипа занимался выведением надписей всяких на золоте и драгоценностях и заменой их другими, чтоб никто, значит, краденого распознать не мог. Ну а уж себе, конечно, постарался — красиво отделано. Думаю, наверно, давно уже другой крест себе справил, так что этот нам на память о нем останется. Вот так оно все вышло, Василий Иванович, а теперь суди нас, как посчитаешь нужным, — твое право казнить и миловать.