Книга Механическое сердце. Искры гаснущих жил - Карина Демина

– Сложно объяснить. – Она медленно натягивала чулок. Темный шелк и вышивка, широкая подвязка с серебряным узором, который не так давно Брокк изучал. – Но… мне тридцать три…

…много?

Мало.

Но Лэрдис считает иначе.

– Замужем я с семнадцати, и, поверь, мой супруг надоел мне не меньше, чем я ему. К счастью, мы оба достаточно разумны, чтобы не мешать друг другу жить.

Второй чулок. И пальцы, дразня, разглаживают складки, выравнивают швы. А нижняя рубашка из тонкого полотна не скрывает очертаний совершенного ее тела.

– Конечно, мы стараемся избегать откровенных скандалов, но и только.

…Она редко упоминала о муже. И Брокк позволял себе надеяться… на что?

На то, что он никогда не вернется? Или она, совершенство, решится покинуть опостылевшего супруга? Или же война незримою своей рукой вовек избавит их от проблемы? От подобных мыслей самому становилось тошно, но хуже была лишь необходимость делить свою женщину с кем-то, пусть бы и с ее мужем.

– Но все это настолько уныло. – Она поправляет кружево и, надев корсет, поворачивается спиной. – Зашнуруй, будь добр.

Тонкая скользкая лента и крохотные отверстия. Брокк десятки раз продевал ленту в них, вывязывая узор атласной нити. И втайне гордился этим своим умением, а теперь вдруг испугался, что дрожь в руках помешает, выдаст испытываемое им волнение.

– Все интрижки похожи одна на другую… любовь… признания… цветы… встречи…

…на этой квартире? В этой кровати? И тошнота подкатила к горлу.

– Как ни печально, но вы, мужчины, напрочь лишены фантазии. – Лэрдис выдохнула и уперлась в столик. – Туже, Брокк, иначе я в платье не влезу. Руда первозданная, если бы ты знал, чего стоит сохранить фигуру! Так вот, о чем я говорила? Ах да, мне скучно, Брокк… а нет ничего губительней скуки. И я решила, что ты…

– Развею скуку?

– Да. – Она вдохнула и указала на чехол: – Подай. Видишь ли, ты был таким очаровательным юношей…

– Я не намного моложе тебя.

– Фи, напоминать мне о возрасте. – Лэрдис щелкнула его по носу кончиком веера. – Брокк, где твои манеры?

Где-то в ином месте, не на этой квартирке, расположенной на первом этаже доходного дома. Отдельный вход, нелюбопытные соседи и хозяйка, способная удержать язык за зубами. Ей ведь не впервой. Почему-то сейчас об этом думалось с раздражением, небывалой злостью. И хотелось надавать пощечин себе самому. За глупость. Наивность. За нелепую эту любовь, на которую Брокк изначально не имел права.

– Но я говорю не о том возрасте, который годами измеряется. Ты, быть может, и взрослый, но потрясающе неопытный… и всех избегаешь. Со стороны такая бука, что просто прелесть!

Брокк помог ей надеть платье, и Лэрдис повернулась спиной. Ряд крохотных пуговиц очередным испытанием для непослушных рук. Сбежать.

Ударить. Оставить отпечаток пальцев на этом холеном лице. Вцепиться в шею, в волосы ее… она редко позволяла к ним прикасаться, не терпела беспорядка на голове…

…и в жизни, выходит, тоже.

– Не знаю, на что именно я рассчитывала. – Лэрдис одернула рукава и расправила кружево манжет. – Поначалу, пожалуй, мне было интересно. Ты так очаровательно сопротивлялся…

…чужая жена.

Измена, которая сродни предательству. И как может Брокк подтолкнуть ее к подобному?

Посметь?

Решиться на нечто большее, чем пара фраз?

– Мы даже поспорили, как надолго тебя хватит.

– С кем?

– Какая разница? – Она дернула плечиком и наклонилась к зеркалу, разглядывая свое отражение. На фарфоровой коже виднелся красный отпечаток, который и раздражал Лэрдис.

А разница… действительно, никакой.

Не было любви, была игра, а он, дурачок, решил, будто все всерьез.

– Но я выиграла. – Она потерла шею и поморщилась, окинула туалетный столик взглядом, остановив выбор на высокой коробке с пудрой. Лэрдис сняла крышку и встряхнула пуховку. Пудра белой пыльцой припорошила поверхность столика.

…Эта квартира давным-давно обжита ею, дамой в лиловом. Тенью. Мечтой.

Опасное это дело – мечты.

Брокк сумел вдеть запонку в отверстия. И китель надевал спокойно, сам этому спокойствию удивляясь. Злость ушла. Обида тоже. Пусто стало… неинтересно.

– Скажи, – Лэрдис легонько касалась шеи пуховкой, и пудра скрывала следы, – ты ведь думал над тем, чтобы сделать мне предложение?

Думал.

И выбрал кольцо. Белое золото, желтый алмаз квадратной огранки.

– Да, думал.

Она научилась читать его, пусть бы Брокку и казалось, что мысли свои он скрывает.

– Не переживай, почти все рано или поздно до этого доходят. – Она отложила пуховку и, сдув с пальцев остатки пудры, потянулась к румянам. – И главное, что все одинаково… уныло… очередное признание, цветы, кольцо… предложение, которое мне полагается с восторгом принять. Жила сотворенная, кто бы подумал, зачем это мне надо?

Лэрдис наклонилась к зеркалу и растянула губы в улыбке, подобрала нижнюю, затем верхнюю. Она строила гримасы самой себе и хмурилась, верно, видела нечто, ее расстроившее.

– Посмотри, мне кажется или здесь появилась новая морщинка? – Лэрдис оттянула левое веко.

Уйти. Хлопнув дверью, выплеснув на нее… глупость какая.

– Ничего не вижу.

– Спасибо. Вот скажи, почему все думают, что осчастливят меня? Что я мечтаю уйти от мужа?

– А ты не мечтаешь?

Она не рассказывала о той своей жизни, а Брокк не смел настаивать. Он был счастлив и слеп.

Идиот.

– Нет. Он богат. Привык потакать моим капризам. Закрывать глаза на мелкие шалости… да и вообще, я же говорю, мы с мужем понимаем друг друга. А привыкать к кому-то новому… и ко всему полагающему, будто бы имеет на меня какие-то права… Увольте! Ты не обижаешься на меня?

– Разве я смею?

Кольцо. Цветы.

И надежда, что она ответит согласием.

– Обижаешься. – Лэрдис натянула перчатки и, поднявшись, пощекотала Брокка под подбородком. – Ну же, не дуйся. В конце концов, разве я тебе хоть что-то обещала?

Не обещала. И в этом хотя бы была честна.

– Не волнуйся. – Ему тяжело даются слова. – Я не стану докучать тебе.

– Ты чудо. – Лэрдис подобрала веер. – А то… эти письма… нытье… надуманные поводы для встреч. Если бы ты знал, как утомительны порой бывают расставания.

Она ушла, прикрыв за собой дверь, оставив томный запах лаванды и собственного тела, привкус винной горечи на языке и болезненно стучащее сердце. Лэрдис всегда уходила первой. Женщина в темном плаще, капюшон которого столь глубок, что скрывает лицо. И веер-маска дополняет образ.