Книга Дневник мотылька - Рейчел Кляйн

Тихий час

Целый день я ходила по коридорам, вперив глаза в пол перед собой.

Я боялась его увидеть. Стоило только нашим глазам встретиться, и он оставил бы все: и веселую женушку-активистку «маршей протеста», работающую в Отделе планирования семьи, и обеих кошек — черепаховую и бело-серую, и ребенка, хлопающего глазами на диване от Армии спасения, и свою поэзию. Он бросил бы все и забрал меня с собой.

28 апреля

Время ланча

Я застилала постель, возвратившись после завтрака, когда заглянула миссис Холтон и велела мне после полудня, как только закончатся уроки, зайти к мисс Броуди. Миссис Холтон разговаривала со мной, стоя в дверях, чтобы (не дай бог!) случайно не переступить порог моей комнаты. На лице у нее была злобно-брезгливая мина. Она и не думала скрывать от меня свои чувства.

Меня уже несколько лет подряд пытались уговорить пойти к мисс Броуди, но я всегда отказывалась. А теперь мне приказывали. Но эта мисс Броуди — обыкновенная мошенница. Все ее беседы сводятся к банальностям, касающимся нашего «внутреннего, я“», причем она понятия не имеет, что это такое. Как она вообще может быть школьным психологом? Единственный человек, которому она нравится, — София, та любого взрослого посвящает в свои проблемы. Мисс Броуди любит, когда девочки с ней откровенничают. А на самом деле она даже и не слушает, что они говорят.

Тихий час

С самого начала все было, как я и ожидала. Мисс Броуди попросила меня рассказать о самоубийстве отца, о моих нереализованных чувствах к нему. Она изображала полную готовность выслушать все.

— Как он это сделал?

— Он вскрыл себе вены. На обоих запястьях.

— Что вы почувствовали?

— У меня было странное чувство.

— У него была другая женщина, не так ли?

— Нет.

— Кто обнаружил его?

— Мама.

— Вы его видели?

— Нет, меня увели.

Ложь или правда… Она не в состоянии их различить.

Потом она спросила о моих прежних встречах с психологами. Сразу после папиной смерти и в предыдущий раз, гораздо раньше. Откуда она узнала? Мама никогда не рассказывала об этом в школе. Мне не хотелось говорить. Я достаточно ей рассказала. Позволила ей подглядывать сквозь замочную скважину. Я никогда ничего не рассказываю докторам добровольно. Мои заверения, что я была просто встревожена, но на самом деле ничего плохого не произошло, ее не удовлетворили. Она все задавала свои вопросы.

Мисс Броуди — особа совершенно заурядная. На ней были черные лодочки, темно-синее платье с золотыми пуговицами, а шею облегал шелковый шарфик — голубой с золотистыми цветами.

Темные волосы ее были прекрасно уложены, а все слова она выговаривала медленно и так тщательно, словно у собеседников глубокие проблемы с пониманием самых простых вещей.

— Нам необходимо примириться с нашими самыми глубинными чувствами, принять их, даже если они причиняют нам боль. Это трудная работа, но только таким образом мы можем оставить боль позади. Иначе эти чувства будут преследовать нас снова и снова.

Но на самом деле ее не заботили ни сами чувства, ни то, как они «преследуют меня».

— Мы обратили внимание, вернее, некоторые девочки сообщили нам, что вы совершили нечто неприемлемое. Точнее, недопустимое. Вы измазали… как бы это… экскрементами дверь своей соседки. Это правда?

Никто не видел, как я это сделала. Я совершенно уверена. Это было в полночь. И запах едва ли ощущался. Он был незаметен. Просто полоска — лишь столько, сколько было нужно. Вокруг двери и на полу — без единого разрыва. Только тот, кто обладает сверхчувствительным обонянием, мог обнаружить этот запах. Аммиак, которым они это отмывали, и то вонял сильнее, и все затыкали носы, проходя мимо комнаты Люси. Опустив глаза, я смущенно улыбнулась. Я хотела вести себя так, как мисс Броуди ожидала.

— Я просто подшутила над Люси, — пробормотала я, — не надо было мне этого делать.

— Подшутить? Что это за шутки такие? — спросила мисс Броуди.

— Я совершила ошибку, — сказала я.

— Когда вы чувствуете подобные импульсы, вы должна работать над тем, чтобы сублимировать их и вести себя так, как принято в обществе.

Нитка жемчуга заменяет им четки, вот она — истинная религия школы. Я поняла наконец, что только экстремальные действия могут спасти Люси. И поэтому она никогда бы не согласилась ни на одно из моих предложений. Как я смогу жить дальше, если трусливо устранюсь и не сделаю все возможное для ее спасения? Даже нечто настолько отвратительное, что я не смогла бы осквернить страницы дневника записью об этом. Но это сработало. Два дня, пока стоял барьер вокруг двери, Люси хорошо себя чувствовала. И в понедельник, и во вторник она вставала утром сама и шла на завтрак, не пропускала уроки. Она снова ожила. Никто не сказал ни слова о том, как хорошо она выглядит, потому что до этого никто не замечал, что она еле-еле ползает по школе с запавшими глазами, пепельной кожей и нечесаными волосами. Они никогда и ничего не замечают.

Я улыбнулась мисс Броуди и кивнула вместо ответа. Я признала свою вину. Почему бы и нет? Ведь я даже признала, что до сих пор не примирилась с горем после смерти отца.

— Горе — это нелегкая работа, — сказала она, — труднее, чем подготовка к экзамену.

Ее голос был тусклым и монотонным. Я потеряла ней всякий интерес. Мое сознание стало рассеиваться. Потом она заговорила о вине и скорби:

— Некоторые люди находят большое утешение в мечтах о смерти. Просто думать о ней им так же уютно, как лежать в кровати, накрывшись одеялом с головой. Это не страх, но свобода. За миг до смерти наступает экстаз, ощущение наивысшей радости. Кто-то перерождается для новой сущности.

Поначалу я решила, что она шутит. Догадаться, что она имеет в виду, я не могла. Но она продолжала:

— Вы много читаете. Это похоже на перескакивание в конец книги, потому что невозможно дождаться, чем же это все закончится. Ожидание невыносимо. Уверена, вы тоже иногда подглядываете в конец книжки. Иногда это знание приносит громадное облегчение.

Она сделала паузу, а потом спросила:

— Что вы думаете о том, что здесь было сказано? Помогло ли это?

Я наконец подняла голову. Она сидела боком, в профиль ко мне.

Я могла рассмотреть, как пудра набилась в поры ее кожи, складку в углу рта, наметившийся второй подбородок. Она оказалась старше, чем я думала. Мисс Броуди потянулась через стол за ручкой и листком бумаги и повернулась ко мне другой стороной лица. Щека была гладкой и розовой и словно ненастоящей. Без единой морщинки, пятнышка или волоска. Это лицо принадлежало другому человеку. Две половины одного лица были настолько разными, что я не смогла припомнить, как она выглядела вначале. Как левая часть? Или как правая? Ее образ напрочь вылетел у меня из головы.